Альтер эво - Иванова Анастасия

– Мой клиент ее любил, – просто ответил Андрулаки. – Он многим с ней делился, хотя я, опять-таки, был категорически… Хм, да. Разумеется, он проводил четкую границу. Никаких сведений о бизнесе, никаких комментариев о делах, но в личном, семейном… Вряд ли я ошибусь, предположив, что с внучкой он был откровеннее, чем с женой.

В какой же, наверное, восторг это приводило жену, подумал Марк, и как же, если вдуматься, удивительно, что жертвой единственного убийства в доме стал кто-то не женского пола.

Раскрыв дверь, Марк еще разок обернулся:

– А какое у вас искусство, Сергей?

– Э-э… – Сбитый с толку, Андрулаки потер кончик носа. – Сават.

– Что-что?

– Сават, это такой как бы… французский бокс, – пояснил поверенный и с какой-то стеснительной гордостью прибавил: – И там можно ногами.

– Ну слава богу, – с серьезным видом кивнул Марк. – Ногами – очень хорошо. Успехов вам в нем.

Лишь выйдя из конторы на свежий воздух, он сообразил, что зацепило его внимание в словах поверенного: всего-то навсего слова «Господи, помилуй». Он и сам только что упомянул Господа всуе. И вспомнил, что хотел выяснить у кого-нибудь, как обстояло у Старкова с религией, но возможность, очевидно, была в очередной раз упущена. В наводящий уныние офис с дерганым поверенным Марк больше не вернется, однозначно.

Тем более теперь у него появилась для жарки рыбка покрупнее.

Майя всю жизнь очень плохо видит в темноте. Она крадется по крыше, буквально дыша в спину Давиду, чтобы не ступить куда не надо.

Сперва он еще пытался ее отговорить, но очень быстро отступил. Хотя, конечно, он прав. Что ей теперь делать в клинике? Майя не знает. Знает только, что собирается попасть туда как можно скорее.

Давид ложится на живот и, заглянув через край, осторожно осматривает территорию. Ночь безлунная, но небо чистое, черное. Времени – три часа, октябрь. Не надо быть Майей, чтобы уже на расстоянии собственной руки ничего вокруг не видеть.

Давид лезет вперед.

Не глядя, как он спускается, Майя слышит лишь слабые шорохи, а затем едва различимый шум прыжка на гравий. Отрешенно повторяет тот же трюк. Она почти не думает о том, что делает: руки-ноги движутся сами, наверное, снова сказывается пресловутая ОФП полли. Когда кирпичные выступы под ногами заканчиваются, Майя повисает на руках, перебирает ими, выступы снова заканчиваются, она разжимает пальцы, пружинисто спрыгивает. Ниндзюцу от грандмастера клиентской удовлетворенности.

На месте антитеррора она бы тоже еще немного понаблюдала за замком, хотя слишком усердствовать с этим не стала бы: после той гражданской войны, которая здесь разгорелась, вряд ли в окрестностях осталось много объектов для наблюдения. Давид скользит вдоль стены здания, прячется в тени. На углу тормозит, и Майя, прищурившись, с грехом пополам различает два транспорта, которые стоят с выключенным всем со стороны главного входа. Давида это не обескураживает – очевидно, он и ждал увидеть нечто подобное, – так что они с Майей разворачиваются и обходят замок, двигаясь уже в противоположном направлении. С другой стороны никаких транспортов нет. Часовых (да и зачем бы?) нет тоже, так что они с Давидом, пригнувшись, пробегают короткий открытый участок двора, мимо клумбы, которой вчера любовался первый из двух убитых даймё, и оказываются под глухим каменным забором в полтора роста высотой.

Хотя на верху забора уложена до кучи еще и колючая проволока, Майя уже поняла, что такие вещи Давида не напрягают. Там же торчат на худосочных ножках гроздья камер, и наверняка те, кто сегодня с утра приедет разбираться со всем этим говном, доберутся в конце концов до записей, изучат их, зафиксируют Майю с Давидом и предпримут в связи с этим некие действия. Давид бросает на Майю быстрый взгляд, разводит руками, низко приседает, подпрыгивает и карабкается наверх.

Наивно стараясь держаться бочком к камерам, Майя повторяет за ним. Она заметно ниже ростом и недопрыгивает – Давиду приходится ухватить ее за руки и втянуть на забор. Кусачки, чтобы срезать колючку, у него чисто случайно не с собой, так что оба они, как ни выкручиваются, оставляют на проволоке фрагменты одежды и обдирают кожу. Поскорее спрыгивают, в результате чего триумфально оказываются в редкой молодой рощице. Гип-гип-ура, свобода.

Стараясь производить меньше шума, Давид полуидет-полубежит между стволов. Майя решительно не понимает, как он разбирает дорогу: ей самой очень трудно в такой темноте не навернуться о корень, не вывихнуть ногу, не впилиться лбом в дерево. Метров через тридцать Давид останавливается и поджидает ее.

– Бывший заказник, – негромко сообщает он. – Редкие виды пернатых и какие-то там еще крестоцветики. До войны хорошо было сюда сбегать: мы тут строили шалаши и хлеб на прутиках жарили.

Майя отстраненно кивает. Давид оценивающе оглядывает ее, но от дебильного «ты как?» воздерживается – хвала небесам, она в кои-то веки с правильным мужчиной.

– Послушай, не стоит нам прямо сейчас ломиться в «Новую жизнь». Мы не знаем, чем вчера кончилось дело. Что известно про нас с тобой, не ищут ли нас, если ищут, то кто.

– Ты не должен идти со мной, – бесстрастно произносит Майя, чувствуя, как по ледяной пустыне внутри нее ветер гоняет поземку.

– Я пойду, – с мягким нажимом говорит Давид. – Но давай проявим немного разумной осторожности, а? Как считаешь?

Майя пару секунд молчит. Мысли ворочаются еле-еле.

– Ладно.

Разумная осторожность в ее понимании не подразумевает возвращения к Давиду домой, и Майя рада узнать, что их мнения на этот счет совпадают. Выбравшись из заказника, который и сам по себе довольно обширный, они еще бог весть сколько топают пешком. В усталом мозгу Майи всплывает вялое непонимание: что же за мальчишка потащится строить шалаш в такую даль. Хотя, когда реально надо сбежать, ребенка мало что остановит. Да вот хоть ее возьмите. То, ради чего она все это затеяла – ведь это именно побег, да, Давид ведь своими именами назвал вещи? Космический побег, всем побегам побег, эскапизм внепланетных масштабов.

Это почти невероятно, но она бежит до сих пор. Так и не остановилась.

Да – и куда ее это привело?

Они шагают по темноте так долго, что это почти убаюкивает. Майю приводит в чувство остановка. Они с Давидом стоят у знакомого дома, она напрягается и вспоминает: та самая чага, ага, здесь Лёха живет.

Скоро рассвет.

Давид звонит. Недолгая пауза, и в трубке слышится какое-то сдавленное шипение: это Лёха выражает недовольство, какого ляда в такое время, что вообще за дела и что это за херь происходит, Давид слышал новости, он что, совсем офонарел.

Они заходят в парадную и пешком идут по тесной лестнице на нужный этаж, потому что лифта нет – это из-за того, что здесь всего пять этажей, вспоминает Майя, в детстве ей это говорили, но время летит, и все забывается.

Только на Лёхином этаже ее что-то настораживает, и на середине пролета она тянет Давида за рукав. Тот реагирует немедленно: замирает с поднятой ногой, поворачивает к ней голову, одним выражением лица спрашивает, в чем дело. Правда, в чем дело?

Перед ее глазами встает худосочный шпрот Лёха – с сигаретой, в спортивных штанах, на собственной кухне. Такому типу явно нужно больше трех гудков, чтобы ответить на звонок телефона, раздающийся на рассвете.

В этот же миг на Майю накатывает, и она сгибается пополам. Не отпуская рукав Давида, выдавливает:

– Они ждут нас. Они внутри.

Давление падает так резко, что хочется немедленно опуститься на лестницу, но нельзя. Огромным усилием Майя остается на ногах. Нечесаные, перепутанные волосы падают на лицо. Давид впереди быстро разворачивается, и в этот же миг Лёхина дверь распахивается, а на нижней площадке тут же открывается соседская.

Майя понимает, что они наверняка вооружены. И уж наверняка не дадут ей покопаться в рюкзаке, чтобы извлечь оттуда «штейр».

Дальше Вселенная ведет себя как-то непонятно: не то моргает, не то кликает.