Алексей Корепанов - Время Черной Луны
А простор был. Странный слепящий простор. Через некоторое время глаза мои приспособились к свету, и я принялся рассматривать окружающее. Со всех сторон простиралась в бесконечность идеально ровная, белая с сиреневыми прожилками поверхность. Высоко над моей головой тянулось такого же цвета небо, не куполообразное, а идущее строго параллельно тому, что приходилось условно называть землей. Впечатление было такое, что я нахожусь между двумя никогда и нигде не пересекающимися плоскостями; вопреки эаконам перспективы, они не смыкались на горизонте, да и не было горизонта, а была неопределенная пустота, которая, несомненно, так и уходила в бесконечность между несокрушимыми пластинами "неба" и "земли". Вместо солнца на этом неестественном небе, наводящем на мысль о его искусственном происхождении, рядами висели светящиеся шары, образуя строгие квадраты; размерами они, казалось, не превосходили нашу Луну, какой она видна с Земли, но тут я вполне мог ошибаться, потому что в этом мире, по-моему, действовали какие-то иные законы оптики.
Я стоял на перекрестке, образованном четырьмя рядами кубических бело-сиреневых построек; что-то подсказывало мне, что параллельно-перпендикулярные ряды таких построек тянутся во все стороны под унылой плоскостью неба.
Надо было приступать к каким-то действиям, и я, вздохнув, двинулся в путь; не нравился мне этот отполированный, абсолютно бесшумный (точнее, беззвучный), тщательно вычищенный, неподвижный, геометрически безукоризненный мир. Идти было скользковато, но вскоре я приспособился, определил оптимальную в данных условиях манеру передвижения, подобную поступи лыжника, и уже не опасался падения. Слабый шорох моих подошв по-прежнему оставался единственным звуком в слепящем безмолвии.
...После первых километров, сворачивая наугад в разные стороны и проникнув прямо сквозь стены в три-четыре кубических строения, я сделал для себя некоторые открытия. Во-первых, небесные светильники незаметно для глаза, но вполне определенно наращивали яркость, имитируя приближение полуденной поры; впрочем, никакой жары не ощущалось, безвкусный воздух был в меру теплым и нисколько не нагревался от изменения освещенности. Во-вторых, кубические строения, похоже, и изнутри были абсолютно сродни друг другу - пустота, ровный пол, ровные стены и ровный потолок. Их назначение, я, конечно, определить никак не мог. В-третьих, ряды этих строений все-таки образовывали кварталы, и в центре каждого квартала находилось кое-что более привлекательное, чем эти монотонные кубы: квадратный водоем с прозрачной водой, застывшей над бело-сиреневым дном, и невысокие кусты или деревья, очень похожие на хрустальные: четырехгранный бело-сиреневый ствол, перпендикулярно отходящие от него равной толщины хрустальные ветки - и на конце каждой ветки небольшой куб янтарного цвета с отчетливо различимыми маленькими, подобными семечкам, темными кубиками внутри. Самым приятным открытием было то, что кубы оказались плодами - сытными, утоляющими жажду плодами, по вкусу похожими на бананы.
Это открытие весьма меня обрадовало. Значит, здесь можно было жить; значит, мир этот создавался с какой-то целью, не угрожающей живому существу (а я почти не сомневался в искусственности этого мира).
Впрочем, исходил я из чисто человеческих понятий, а знания-то мои о Вселенной были крайне ограниченны... Ведь не исключено, что меня просто угораздило попасть в такой уголок мироздания, который являлся обыкновенным противовесом хаосу, возник совершенно естественным путем за счет неких антиэнтропийных процессов, и никто не ждет, да и не может ждать меня здесь.
"Однако, занесло-то меня именно сюда, а не в какое-либо другое место, - не сдавался я. - Что, если я все-таки перетек по единственно верному руслу, и где-то здесь находится Илонлли?.."
Я старался не думать о том, что этот мир мог быть создан именно для меня. Как стерильная одиночная камера для вечного заключения...
Я, разувшись и подвернув брюки, сидел на краю водоема, опустив ноги в прохладную, несмотря на все более яркое освещение, воду, жевал кубические "бананы" вместе с семечками (чтобы не сорить в этой идеально вылизанной местности), глядел на уходящие в бесконечность, но не сливающиеся в одной далекой точке ряды непонятных строений (а может быть, и не было никаких строений, а была лишь с неясной мне целью устроенная видимость?) и прикидывал, сколько времени (если здесь было время) уйдет на поиски, и долго ли вообще я смогу продержаться в этой сурдокамере при крайней ограниченности внешних раздражителей, беэ которых, как известно, приходится несладко. Того и жди, в условиях сенсорного голода начнут чудиться завывания и сатанинские вопли, из-за угла враскачку выйдет бородатый рулевой с колумбовой "Пинты" в красном колпаке и потертых штанах, и сиплым голосом попросит закурить (хотя, вроде бы, и не курили еще матросы Колумба; по крайней мере, в пути к Новому Свету), ближайший хрустальный куст обернется Снежной Королевой с ледяными глазами и вьюгой длинных волос, а поднебесные шары прольются золотистым дождем на серый асфальт знакомого переулка, где жила когда-то милая девушка, с которой бродил я по старому кладбищу...
Я встрепенулся, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Белизна сияла, как снежное поле в погожий денек - видимо, наступал местный полдень.
Интересно, могли бы здесь прожить мои земляки-земляне? Есть еда и есть вода - а развлечения можно придумать в меру собственной изобретательности. Вынесли бы они такое существование? Или совершенно прав был во времена прародителей наших змей-искуситель, спровоцировавший изгнание Адама и Евы из рая, исправивший ошибку Создателя и вынудивший предков проводить дни свои в заботах о хлебе насущном? А что, сдается мне, наши пращуры постепенно деградировали бы в Эдеме, беззаботные и бездумные, и превратились бы в рядовых тварей земных, каких полным-полно было в саду Эдемском. Мудрый змий знал, что делал - за то и пострадал... А ведь поступал он так ссвершенно сознательно, прекрасно понимая, что его ждет, но готовый пострадать за людей...
Вот ведь кому поклоняться надо, кому воздвигать храмы, о ком слагать песни, легенды и саги, кого славить неустанно, главным праздником на все века определив Великий День Искушения... и Вкушения Плода... и Благословенного Изгнания...
Отчетливый шорох послышался за углом, словно тащили что-то тяжелое - и из-за ближайшего кубического строения выполз Змей. Он был великолепен, он переливался изумрудами; над его большой головой с мудрыми печальными глазами возвышалась корона - нечто золотое, нечто серебряное, нечто лучистое и восхитительное. Тяжелое его тело извивалось по белому с сиреневыми прожилками, и там, где он проползал, оставался черный след - след скорби и высшей мудрости, ибо неизмерима печаль - сестра бездонного знания...
