Евгений Прошкин - Магистраль
— Свинтил… что значит “свинтил”?… Я-а-а ниоткуда… — Он замотал головой и вдруг замер, глядя на свои ботинки. — Погибла. Как погибла… Как это погибла?… Как?!
— На операции. И с этим ничего нельзя поделать.
— Да-а!… Как же, “ничего нельзя”!… Щас, ага! — Олег вытащил из-под рубашки синхронизатор и, раскрыв, бросил его на стол. — Когда? Дата, место. Ну?!
— Убери железку. Это была операция для смертника. Все было известно заранее. Там… по-другому невозможно.
Олег вскочил со стула — еще без определенной цели, но уже зная, что вначале порвет Лопатину горло, а потом…
Шорохов не дотянулся даже до бороды — горячая волна вбила его в угол и растеклась по животу.
— Ты ублюдок… послал туда Асю… — прошептал Олег, замирая.
Василий Вениаминович положил станнер рядом с табаком и неторопливо попыхал трубочкой.
— Шорох, ты в нее влюбился? Вот же дурак-то… Зачем она тебе? Ее всего на трое суток в Службу приняли. Трое суток, начиная с сегодняшнего вечера. Сейчас развяжемся с твоим тестом, отвезу вас в бункер, ну и… дальше ты помнишь. Три дня ей на обкатку. Несколько мелких операций, чтобы с железками освоилась. В школе-то она тоже не была…
Лопатин повозил по столу пепельницу и взглянул на Олега, не получая никакой реакции, но зная, что тот его видит и слышит.
— Шорох… Прелесть запрограммирована. Она не клон, нет. Ты это подумал? Нет, нет. Ее загрузили в возрасте двух недель. Можно было и обойтись, если бы она согласилась с нами сотрудничать. В магистрали она погибает, еще молодая. Двадцать восемь лет, не обидно ли? Ей говорили, ей доказывали, даже экскурсию организовали. Взрыв бытового газа — жуткое зрелище, между прочим… После двадцати восьми у Аси ничего нет. Пустота. Ну что бы ей в Службу не пойти? Подменили бы ее клоном, а она бы жила… Не захотела. Пришлось программировать с самого детства. Ее собственную жизнь никто не трогал. Подсадили только последний год, там, где школа на реальные воспоминания накладывается. Она тебе не жаловалась? Мне — да. А что делать?… А как еще?… Зато сейчас ее ни учить, ни инструктировать не надо. Все помнит. У тебя же самого тест принимать будет. А то, что от нее осталось в магистрали… там, можно сказать, ничего и не осталось… Как раз сегодня. И не надо на меня бросаться, не надо, Шорох. Мы ей жизнь продлили. На целых трое суток, а это дорогого стоит. Ну а то, что под гибельную операцию ее подвели… А кого же еще? Штатного опера, который верой и правдой?… Ее ведь к этому и готовили изначально — к трем дням в Службе. Просто кто-то должен был появиться рядом с Криковой. Однажды, в один далеко не прекрасный день… Дату не скажу, и не мечтай! Хлопот с этой старой сукой… Но начальство, как родителей, не выбирают, Шорох. Будет пикник, у Криковой будут большие гости. И будет стрелок на вертолете. И ничего нельзя будет компенсировать. Только появиться перед ней на секунду, чтобы поймать пулю. Мне тоже жалко Прелесть, поверь. Но это спецпроект Службы, моего мнения никто не спрашивал. И твое никто слушать не станет. Олег сидел, прислонившись к стене, и чувствовал, что понемногу оттаивает, — заряд ему Лопатин впорол щадящий, ниже нормы Шорохов уже мог моргать и ворочать языком, говорить — еще нет.
— Если ты это скажешь, я в тебе разочаруюсь, — предупредил Василий Вениаминович.
— Т-та мне… пох-х…
— Как ты с координатором разговариваешь!… Нет, тебя вместо Аси никто не пошлет. Забудь о ней. Три дня — не срок. Будет у тебя еще и любовь-морковь, и прочая красота-капуста… На-ка, покури, быстрее оклемаешься.
Лопатин воткнул ему в рот сигарету и поднес зажигалку. На сложные движения Олег был пока неспособен, и после длинной затяжки пепел упал ему на брюки.
— Забудь, Шорох, забудь, — повторил Василий Вениаминович. — Было бы можно, я бы тебе ее вообще закрыл, да только нельзя. Слишком много закрывать придется.
Олег услышал, как на этаж снова приехал лифт. Загрохотали створки — из кабины вытаскивали что-то объемное и тяжелое.
У него хватило сил наклониться, чтобы выглянуть в открытую дверь.
— Вот-вот… — проронил Лопатин. — Тебя ведь другие вопросы мучили. А ты про эту Асю…
Четыре курьера вносили большой оранжевый контейнер. Загерметизированный. Полный.
— Ка-вотащ-щим? — выдавил Олег. — Ка-во?… А?…
Ящик пронесли в комнату.
Откинувшись назад, Олег внимательно посмотрел на Василия Вениаминовича. Тот почесал мундштуком нос и отвернулся к окну.
— Да, Шорох…
— Под… подмену мне?… Реш-шили?…
— Тебе не нужна подмена, — мрачно ответил Лопатин.
— Меня… ме-н-ня…
— Тебя не надо менять, Шорох. Тебя нет в магистрали, ты уже знаешь.
Василий Вениаминович все-таки поднял глаза. В них была растерянность и что-то еще — искреннее.
— Скоро этого клона запрограммируют. И он пройдет тест. “Выпускной”, да. Потом мы приедем в бункер — он, я и Прелесть. Клон получит… — Лопатин вздохнул. -…Получит оперативный позывной “Шорох”… В том контейнере ты… Ты, Олег. И твой день рождения не в семьдесят восьмом. Он сейчас.
Шорохов зажмурился и хрустнул пальцами.
Другого и быть не могло. Все сошлось в одной точке — удачно, даже слишком. Его нет ни в прошлом, ни в настоящем. Он и не жил… Клон, кусок мяса с чужими глюками в башке. Кукла с чужой мордой. С чужой судьбой.
Олег встал, но, не удержавшись, рухнул вперед, ударившись ребрами об угол стола.
— Рано тебе еще бегать, — сказал Лопатин, усаживая его на полу.
— Зачем?…
— Я не знаю. Очередной спецпроект… У всякой операции есть какая-то задача. У тебя тоже есть… Но я ее не знаю, честно.
Из комнаты доносились приглушенные голоса — курьеры разговаривали тихо и деловито.
Шорохов представил, как он болтается в контейнере — бледный, скользкий, тошнотворно безмозглый. Потом представил, как вскроют замки и как он начнет вырываться наружу. Дактиль, наверно, скажет: “Держа-ать!…”, а кто-то из оперов, возможно, посетует: “Шустрый, падла…” А потом ему натянут на лоб датчик, и по кабелю помчится сигнал, и вот они, лови их: детство, мама, первый класс, пятый, восьмой, двойка по истории, поцелуи, шепот, любовь и нелюбовь, первая сигарета, работа там-сям, и все, все прочее, и еще многое, то, из чего он состоял, все побежит по проводкам из мнемопрограмматора в мозги, расселяясь, словно у себя дома, занимая свои сектора, притворяясь жизнью… Так это и было — перед тестом, три дня назад.
— Кого я заменяю? — спросил Олег и сам же понял; никого. У него не было прототипа ни в роддоме, ни в этой квартире, ни в школе — нигде. Его не скопировали с реального человека, а собрали, как детский конструктор. Из деталек. И все его прошлое, все воспоминания, все, что ему дорого, — это пшик. Программа, написанная даже не “по мотивам” — просто высосанная из пальца какой-нибудь группой толстожопых умников.
