Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города
Что ж, генетические исследования — это вам не сабельками махать, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин. Будущее принадлежит, хочется верить, не мускулистым забиякам, а мускулистым интеллектуалам.
Он зашёл к Картье.
— Полагаю, следует усилить караулы. И вооружить огнестрельным оружием.
— Это можно, — покладисто согласился начальник стражи. — У нас и учения планировались, чтобы не забывать, с какого конца аркебуза стреляет. Скажи только, доблестный рыцарь, в кого стрелять, выяснил?
— Выясняю, — коротко ответил Фомин.
— Я так и думал.
В ответ Фомин церемонно поклонился. Картье считает, что на него спихнули решение проблемы. Силовое решение — усилить караулы и раздать аркебузы. Стоило ради этого быть специалистом по магии? Достаточно и обыкновенного начальника стражи.
Служка провёл Фомина в отдельный кабинетик, где доктор не врачевал, а думал. Так, во всяком случае, следовало из названия — «Думный кабинет».
Нарейка отсутствовал, велели подождать.
Он подождал, осматриваясь. Тесный кабинетик-то. Может, тоже экранированный? Стены в гобеленах, а что под ними? Окошки не стеклом забраны — витраж. Москва одна тысяча девятьсот восьмидесятого года с высоты птичьего полёта. В этом году отец Нарейки стал олимпиоником. А спустя сорок четыре года олимпиоником стал Нарейка. Наследственность.
— Простите, задержался. — Доктор не вошёл — влетел. В биозащитном костюме.
— Как наш больной? — осведомился Фомин. У врачей приличнее не спрашивать, а осведомляться.
— Состояние кадета Дор-Си без перемен, — ответил доктор, но видно было — оптимизма он не испытывает.
— Я тут велосипед изобретал и выяснил, что шёл по протоптанному пути, — перешёл к делу Фомин.
— По накатанному.
— Ну да, по накатанному. Насчёт серебряной камеры появилась у меня идея.
— Насчёт серебряной камеры? — переспросил Нарейка. Тоже устал. Все мы устали, за исключением, пожалуй, кадета Туун-Бо.
— Уж не знаю почему, но считается, что серебро экранирует магические воздействия всякого рода.
— Есть несколько гипотез, — медленно проговорил доктор.
— Да, но меня интересует чисто практическое применение. Решил я сделать в замке серебряную комнату. Чтобы никакие существа измерения Мэн — и прочих измерений тоже — не могли в неё без нашего ведома проникнуть. И узнал, что комната такая уже существует.
— Я, кажется, докладывал об этом на Совете…
— Да, но я в то время был в отлучке.
— Помню, помню… Дело тогда у вас серьёзное было, на «Королёве»…
— Было, — скромно ответил Фомин. Вот что значит интеллигентность — своих дел тогда у доктора невпроворот было, а всё ж запомнил. В отличие от некоторых.
— Мне в то время пришла в голову идея экранировать лабораторию — вернее, часть её, один зал. Правда, я думал не столько о шпионах, сколько о сравнительном анализе тканевых культур: одной, выращенной в обычных условиях, другой — в условиях серебряного экрана. Разумеется, не одной пары культур, а серии, многих серий.
— И каковы успехи? — из вежливости спросил Фомин.
— Кое-что (тут Нарейка постучал по дереву), кое-что проясняется. Но до практического применения, сами понимаете…
— Не понимаю, — честно признался Фомин.
— Я тоже не вполне, — в ответ признался Нарейка. — Но есть в медицине такое ненаучное наблюдение — парность случаев. Мне как раз сегодня пришло в голову использовать серебряную камеру как своего рода противомагическую защиту — при всей условности термина «магический». Я перенёс в неё саркофаг с кадетом Дор-Си и сейчас наблюдаю, изменится ли что-нибудь в его состоянии.
— Я, наверное, отвлекаю вас.
Нарейка неопределённо пожал плечами.
— А взглянуть можно?
— Разумеется. Только в камере режим — придётся пройти полную санобработку.
— Это долго?
— Четыре склянки. Там у меня очень ценные экземпляры, и биологическая контаминация… Видите, я наружу только в защитном костюме выхожу.
Свободных четырёх склянок у Фомина не было.
— Ладно, как-нибудь потом, — ответил он, вставая. — Значит, использовать вашу лабораторию для нужд конспирации нельзя.
— Увы, — покачал головой Нарейка.
— Ладно, что-нибудь придумаем. — Фомин сказал это по инерции, чего уж тут придумаешь, но доктор уже возвратился к своим пациентам — пока лишь мысленно. У каждого свои хлопоты.
На обратном пути Фомин видел, как зашевелились, забегали стражники. Боевая тревога номер один. Дело Картье поставил на совесть. И аркебузы извлекли на свет. Усовершенствованные, помесь двух технологий — Межпотопья и Преображения. Пули не свинцовые — Тяжёлого Железа. Летят метко и далеко. Кадет обязан за тысячу шагов попасть в человеческий силуэт. И попадает. Аккуратные такие дырочки получаются. Очень гуманные пули, всегда проходят навылет, раны не нагнаиваются, и если не убит — останешься живым в девяти случаях из десяти. Главное — лобную кость не подставить.
Может, есть смысл в серебряных пулях? Или серебряных латах, шлемах, кольчугах? Индивидуальное мобильное противомагическое укрытие. Тяжеловато, правда, будет. А если просто посеребрить? Микрон пятнадцать — двадцать? Дёшево и блестяще.
Совсем плохая голова. Никакой шлем от глупости не спасает.
Ноги сами привели в мастерскую. Серебрить шлем он не будет, а вот насчёт пуль… Немножко серебра у него было, можно побаловаться.
Работа успокоила. Чисто физиологическая реакция, но кажется, будто поумнел и нашёл решение.
— Вы, милостивый государь, решили тура за рога хватать? Похвально, похвально…
Фомин медленно обернулся.
Старик, тот самый, в пурпурной тоге.
— Вечер добрый, уважаемое видение. Что это вы всё сзади да сзади, будто подкрадываетесь?
— А я и подкрадываюсь, душа моя. Оно так сподручнее, чем перед ликом являться. Одни пугаются, другие за меч хватаются, канитель. А тут подкрался и подкрался, обычное дело.
— Присаживайтесь, пожалуйста. Если можете, конечно.
— Спасибо, душа моя. А то некоторые думают, если видение, то и церемониться с ним нечего. — Старик уселся на табурет, но сделал это с видом величественным, царственным, будто не табурет — трон собою украсил. — Итак, зачем я здесь?
— Теряюсь в догадках. — Фомин машинально посмотрел на новенькие патроны.
— Ты не спеши, не спеши в меня стрелять, дай слово молвить.
— Да я и не собираюсь… — смутился рыцарь. Для виду смутился, на самом деле Фомин расстрелял бы весь боезапас Крепости в призрака, считай он, будто призрак — тот самый тать, что напал на кадетов.
— Напрасно, — с укоризною проговорил старик. — Покуда соберёшься, я ведь того… Много чего могу натворить. Другое дело, что вреда мне от твоих пуль мало, разве что эстетическое чувство пострадает.
