Евгений Сыч - Ангел гибели
Но двигаться вверх было трудно, вверху цепко держались за удобные кресла старики, зачастую не делая того, что следовало бы делать, для чего, собственно, предназначены были их должности. Это злило, раздражало. А тут как раз случай подвернулся. Случай, он всегда, наверное, ждет момента, когда человеку надоест будничное существование, ежедневный кордебалет в полноги, если тянет в солисты. Случай не бил в лоб, не лез в руки, а подкрался и дал подумать. Подумав, Рока согласился. Во-первых, взвесив цели и задачи, он не счел особым грехом участвовать в готовящемся мероприятии. А во-вторых, те, с кем ему довелось столкнуться по этому делу, показались ему умными людьми либо людьми решительными. В такой компании риск, как представлялось, не велик. На крайний же случай была надежда, и даже больше, чем надежда, почти уверенность, подкрепленная обещанием: «Если что случится и утащит тебя вниз, все перевернем — и низ станет верхом!» А случилось, что взяли сразу всех или почти сразу и почти всех — но это дело не меняло. Кое-кто умудрился, конечно, вовремя исчезнуть, пропасть, как рябь с поверхности озера… А его, Року, взяли — не такие уж дураки и бездельники оказались там, наверху, достало ума не хватать поодиночке и не рвать рывком, а осторожно тянуть сеть, чтобы всех вытащить на свет божий.
И многое сразу стало не таким, как виделось.
Включаясь в игру, Рока рассчитывал на открывающиеся возможности: когда абсолютное большинство ставит на одну лошадь, всегда есть смысл поставить на другую. Конечно, фаворит может и опередить, все-таки у него привычка побеждать и хорошая фора, но зато если первой придет другая лошадь, выигрыш будет много весомей. Аттракцион с политикой не казался Роке столь уж опасным. Ну, придет фаворит первым — потеряешь ставку, и все! Следующий заезд завтра, господа! А действительность пошла против правил. Да, фаворит не добежал, сдох посреди дистанции — силы у него были не по нынешним гонкам. Но вторая лошадь не стала первой! Темная рванула вперед, и хотя ясно было, как белый день, что это не спорт, что туг явно допинг и щедрое «в лапу» жокею, трибуны взорвались аплодисментами. Вторая попыталась спасти положение и не смогла — загнал неловкий наездник. А загнанных лошадей… не правда ли?
Честно сказать, почти самым трудным для Роки, когда пришло время платить по тому билету, по которому рассчитывал только получать или в крайнем случае выбросить за ненадобностью, была необходимость разговаривать с людьми, с которыми он раньше и рядом не оказывался: они жили в других кварталах, ходили другими дорогами, знакомились с другими женщинами, пили другое вино. И работали свою, другую работу, с которой Рока совсем не собирался знакомиться ни с той стороны служебного стола, ни, тем более, с этой. Но вот пришлось, и никуда не денешься. Пришлось отвечать на их вопросы, которые могли возникнуть только в голове, где извилины прямы, как стрела. Пришлось — самое печальное — думать, что отвечать им. И даже тут, на острове, думать и отвечать. Его не били, а этого он боялся больше всего — физической боли и связанной с ней возможности утраты уважения к себе. На состязание, на равное спортивное противоборство он был согласен, но играть в болванку, из которой на токарном станке вытачивают что-то, им полезное, — увольте! Но счастлив был его бог, ему не пришлось переносить физических мук. Только унизительные разговоры, только круговорот вопросов и ответов.
А второй был другим, и история его была другой. Он долго молчал сначала, и это было понятно Роке. Но в день неизвестный, когда скончался полдень и солнце, едва царапнув остров, потащило по стене колодца светлое пятно, второй заговорил.
Рока слушал из непреодолимого желания человека брать информацию, которая идет в руки, не задумываясь, пригодится она или нет. Даже перед смертью, даже по дороге на казнь смотрит человек вокруг, пытаясь понять и запомнить, вобрать в себя краски и запахи, звуки и слова. Зачем? Инстинкт, врожденный или приобретенный? Или — чтоб в последний миг сильнее пронзила жалость ко всему, что остается?
Рока слушал и даже внимательно слушал.
На свою беду, слушать он умел. Это было профессиональное, осталось от работы учителем единого государственного языка в той, другой жизни. И, вероятно, второму, взрослому, с телом подростка и умом ребенка, он и казался учителем, которому надо ответить редкий, выученный за жизнь урок. Когда-то этот урок не был отвечен и теперь выговаривался сумбурно, не всегда внятно, торопливо, словно можно опять не успеть.
Второго звали Чампи. Плебей, сын плебея, он хотел доказать, что тоже что-то значит. Сухой сучок на стволе человечества, он мстил своим рассказом тем, кого винил в собственных дурацких несчастьях. Его крохотная воронья душа была полна ненависти. Его несло словами, потому что завтра он для себя не видел и себя не мог представить в этом завтра. Чампи попал на остров закономерно, самое место ему тут, на острове, — думал Рока, забывая собственную судьбу. Но тут же вспомнил и поправился: такие не должны выплывать. Странно, что хватило у него ума прыгнуть самому, не дожидаясь удара копьем под ребро. А то, что он выплыл, вообще ни в какие ворота. Там, в воде, самое ему место.
III
Был Чампи медником, как и его отец, потому что велика мудрость богов, и так установлено ими: отец крестьянин — сын крестьянин, отец ремесленник — и сын ремесленник. Кем, кроме как чиновником, быть сыну чиновника? Сын воина поднимает копье, древко которого вытесано сыном плотника, а лезвие отлито и выковано сыном кузнеца, копье, которое сын счетчика занес в веревочный точный реестр. На уровень груди сына человека поднимает он это копье — по велению сына бога. Велика мудрость богов, и стоит государство крепко. Так вот, Чампи был медником.
Разные бывают истории: простые, которые раскладываются по полочкам с помощью четких законов логики, и сложные, анализ которых не каждому по плечу. Эта история была вывихнутая.
Чампи исполнилось двадцать пять, когда его перевели в третью зону. Казалось бы, все просто и понятно. С достижением этого возраста все юноши переводятся на жительство и работу в третью зону. Мудрость этого закона очевидна. Примо, он существует с древних пор и прошел проверку временем. Секундо, в чем заключено глубокое знание человеческой психологии. Человеку надо к чему-то стремиться, видеть перед собой какую-то высокую, но достижимую цель. Если не поставить перед ним эту цель централизованным, официальным порядком, каждый начнет искать ее сам для себя, и мало ли какое направление для приложения сил выберет неискушенный в законах существования общества человеческий ум. Поэтому и был введен этот древний и мудрый закон о зонах. Каждый сын обучается делу своего отца до двадцати пяти лет, и до этого срока вся работа его — собственность отца, ибо отец дал ему жизнь, дал профессию и дает кров, пищу и знания. В двадцать пять лет сын переходит в третью зону, становится самостоятельным и усердным трудом не меньше, чем за два года, должен подтвердить свое право жить и работать во второй зоне. До тех пор он не может жениться, да и вообще в третьей зоне семей нет.
