Владимир Васильев - Лик Чёрной Пальмиры
Неправда, Виктор. Города помнят и слово «да», и слово «нет». Они вообще многое помнят. Скорее всего ты это знал. Иначе почему не спел обычным людям четвертый куплет? Тот, который теперь доступен лишь в сумраке?
И вот город зажигает огни,
Огни — это наши глаза,
Город знает нас в ясные дни,
Город помнит нас даже в слезах.
И за эти две тысячи лет
Он к огням наших глаз привык,
Он не делит на своих и чужих,
Для него мы все только на миг
Задержались под светом Звезды
По имени Солнце…
— Вставай. — Лайк похлопал Шведа по плечу. — Прилетели.
Швед выключил плеер и снял наушники.
Их встречали Ефим с Платоном Смерекой. Уже в лимузине Лайк, по сложившемуся обычаю со стаканом вермута в руке, подозрительно отстраненно поинтересовался у Шведа:
— Ты сам-то хоть понял, что натворил?
— В каком смысле? — решил уточнить Швед. А то мало ли что Лайк имеет в виду?
— Ты ведь Ямайца опозорил на весь мир. Уделал его без магии.
Швед насупился:
— А что мне оставалось?
Опорожнив одним глотком сразу полстакана, Лайк задумчиво прокомментировал:
— Между прочим, ты единым махом подвел черту под одним из старых теоретических споров. Кое-кто долго ратовал за неполное погружение в сумрак. Так действительно и магией пользоваться можно, и силы не настолько теряешь. Но зато любой, даже простой человек, не Иной, может без труда хватить тебя по затылку чем под руку подвернется.
— Шеф, — угрюмо спросил николаевец. — Я что-то не пойму, ты меня осуждаешь или же одобряешь?
Шереметьев подавил глубокий вздох:
— Взять Ямайца без грохота и потерь ты, безусловно, помог. Так что скорее одобряю.
Разговору молча внимал Ефим — перебивать он, конечно же, не решался.
— Я вижу, ты домой хочешь, — обратился Лайк к Шведу. — Езжай, отлежись. Платон! Через вокзал, пожалуйста!
И — тише:
— Николаевский как раз через сорок минут.
— Спасибо, — пробормотал Швед. Домой ему и правда хотелось.
Киев проплывал за тонированными окнами.
Перед вокзалом Швед пожал протянутую шефом руку, кивнул Ефиму и вышел.
— Я найду тебя через недельку, — сказал Лайк. — Будет большой разбор полетов.
— Угу. Пока.
Дверь почти бесшумно захлопнулась, и лимузин укатил.
Последние часы Шведа захлестнуло странное и не очень приятное чувство ненатуральности происходящего. Наверное, он просто устал. А может, только утром развоплощенный Питер высосал из него слишком много моральных сил. Возможно. Все возможно.
Не хотелось ничего — даже морочить публику на вокзале. Вместо этого Швед честно выстоял очередь у кассы и взял билет обычным порядком, будто и не Иной.
На николаевском поезде редко ездят в СВ, поэтому билеты есть всегда. На всякий случай Швед взял два билета — а то еще попадется какой-нибудь докучливый попутчик…
Купив в дорогу неизменной «Оболони», Швед засел в купе. Он чувствовал, что скоро просто свалится и заснет. Однако предстоял еще один разговор — с тем, с кем Швед меньше всего ожидал.
Спустя примерно полчаса и две бутылки «Соборного» в дверь очень корректно и вежливо постучали.
— Да! — недовольно отозвался Швед, полагавший, что это какие-нибудь торговцы газетами или, может быть, проводница.
Дверь уехала вбок, и на пороге возник моложавый парень, бесспорно Иной.
— Добрый вечер, Дмитрий, — доброжелательно поздоровался гость. — Пожалуйста, пройдемте со мной, с вами хотят поговорить.
— Кто? — удивился Швед.
— Сейчас узнаете.
Парень обезоруживающе улыбнулся, что Шведу крайне не понравилось: гость был Светлым.
Но идти все же пришлось.
Войдя в купе через одно от своего, Швед форменным образом оторопел: за столиком сидел не кто иной, как Шиндже, Судья Мертвых.
— 3… Здравствуйте… — пробормотал обескураженный Швед.
— Здравствуйте, молодой человек. Садитесь… Вот вы, значит, какой. Громовержец с подсвечником.
Швед осторожно присел на полку почти напротив Шиндже.
Тот выглядел очень буднично — пенсионер пенсионером, только сетчатую шляпу свою снял, сейчас она висела на крючке над выключателем. Парень-Светлый, к слову, в купе входить не стал — остался снаружи и затворил дверь.
Шиндже некоторое время внимательно изучал Шведа, тот даже смутился.
— Да, — вдруг сказал Шиндже, как выяснилось — отвечая на незаданный вопрос, — Озхару придется уйти из Дозора. Собственно, в данный момент он примеряет балахон инквизитора.
Швед озадаченно взглянул на старого Иного:
— Озхара берут в Инквизицию?
— А почему нет? Совиная Голова не имеет привычки разбрасываться ценными кадрами. И девочку тоже скорее всего возьмут — когда закончится расследование.
— Но… Озхар ведь предал Тьму…
— Какое до этого дело Инквизиции? — пожал плечами Шиндже. — Тьма, Свет… Все это не более чем условности. Свет легко становится Тьмой, когда начинает преследовать собственные интересы.
— А Тьма?
— А Тьма так же легко становится Светом, когда не преследует свои. Просто интересов у Иных, помимо своих собственных, куда больше, нежели у обычных людей.
— А Инквизиция…
— А Инквизиция просто следит, чтобы этот раскрученный волчок не прекратил вращаться. Если прекратит — упадет, и это будет действительно страшно. Только это и держит Инквизицию, а через нее и Дозоры, на плаву. Если так называемое добро прекратит сражаться с так называемым злом — мир закончится. Просто закончится, как фотография, застынет. Инквизиции интересно, чтобы мир выжил. А кто в текущий момент именуется добром, кто злом — какая разница? Вопрос только в том, чтобы волчок вращался, а так называемая борьба — происходила. Ты поймешь это… потом. Когда повзрослеешь. И если тебе покажется, что волчок падает — станешь инквизитором.
Швед интуитивно почувствовал, что сейчас время задавать любые вопросы — Шиндже ответит.
— Почему же вы инквизитором так и не стали?
— Потому что я уже достаточно взрослый, дабы понять: этот волчок никогда не упадет. Он просто не умеет падать. И когда ты в очередной раз повзрослеешь, когда поймешь, что волчок не падает, ты уйдешь из Инквизиции.
— Куда?
Шиндже тихо засмеялся, запрокинув голову:
— К следующему волчку. Он ведь в мире Иных далеко не один. Мы живем в относительном равновесии. Но идеал — это не равновесие, а гармония. Я думаю, ты чувствуешь разницу, Дмитрий по прозвищу Швед. Ладно, иди, спи, я увидел все, что хотел. Прощай.
— До свидания, — пробормотал Швед, вставая.
