Сергей Волков - Ренегаты
Встаю, иду к окну. Хватаюсь за прутья, подтягиваюсь и выглядываю наружу. Взгляду открывается пейзаж из серии «изнасилованная земля» – забор, пустырь, ржавая рама локомобиля, редкие кустики местной полыни. Сыплется мелкий дождик. Вечереет. Тоска.
Костыль заваливается на нары, натягивает на лицо воротник камуфляжки.
– Я – спать.
Вот ведь гад, воспользовался тем, что я поднялся, и занял нижнее место. Делать нечего, лезу наверх. Нары на стальной раме, не скрипят, не шатаются. Жестковато, правда, – вместо матраса соломенный тюфяк, пахнущий мышами, но это ничего, терпимо. «Нам бы ночь простоять да день продержаться».
Разуваюсь, устраиваюсь поудобнее, закрываю глаза. События прошедшего дня кружатся в голове, как картинки в калейдоскопе. Я еще пытаюсь что-то анализировать, прикидывать, но мозг уже отключается, и я соскальзываю в сонный омут.
Просыпаюсь от странного ощущения нереальности происходящего. Вначале вижу серый бетонный потолок над головой, тусклую лампочку в стороне, над дверью, а потом понимаю, что меня встревожило.
Тишина.
Невероятная, абсолютная, неживая тишина. Не слышно ни далеких голосов пограничников, ни звуков шагов, а главное – я не слышу дыхания Костыля.
Свешиваюсь с нар, спрашиваю:
– Э, ты что, помер?..
– Тш-ш! – шипит Костыль, приложив палец к губам, потом кивает на окно.
Перевожу взгляд – и вздрагиваю. Оттуда, из темноты, на меня смотрит… кто-то. Узкое темное лицо – или морда? – и на ней огромные фосфоресцирующие глаза, выпуклые, безжизненные.
Они именно фосфоресцируют, а не светятся отраженным светом, как у кошек или волков. Так светится плесень в пещерах или гнилушки на кладбище. Мерзкий такой зеленоватый свет, про него еще говорят «призрачный».
– Что это? – спрашиваю почему-то шепотом, хотя вроде никаких оснований для этого нет.
– Тлинкл, – коротко и непонятно отвечает Костыль. Помолчав, снисходит до объяснений: – Разведчик-наблюдатель боевой группы инсектоидов.
– Кончай пуржить. – Я недоверчиво качаю головой. – Инсектоиды – это же сказки. Легенды и тосты.
– Это такие сказки, что за всех, кто с ними встречался, теперь поднимают тосты, но не чокаются, – шипит Костыль. – Делать чего?
Обычно он никогда не задает подобный вопрос. Потому что обычно знает, что делать. Но, видимо, ситуация и в самом деле аховая.
– Погоди, погоди… – Я спрыгиваю вниз, натягиваю берцы. – Этот чудик…
– К окну не подходи! – Костыль дергает меня за руку. – Надо погранцов звать. Давай долби в решетку, я послежу за ним.
Я пинаю по каркасу двери, и в этот момент раздается громкий скребущий звук, а за ним – еще один и еще.
– Это что такое? – Я поворачиваюсь к Костылю. – Как будто мыши…
– Ага, мыши. – Он отступает спиной к двери. – Мыши величиной со слона…
Звуки усиливаются. Я чувствую, как бетонный пол под ногами слегка подрагивает. Костыль отталкивает меня, трясет решетку, кричит в темноту коридора:
– Эй, часовой! Подъем! Тревога!
А потом на полу под окном появляется дырочка, маленькая, величиной с пятирублевую монетку.
Я сжимаю пальцами холодную решетку двери и почему-то осипшим голосом спрашиваю:
– Что… это?
– Сейчас сам увидишь, – отзывается Костыль и с новой силой принимается орать: – Тревога! На помощь! Пожар! Горим!
Про пожар – это он хорошо придумал, люди в массе своей инстинктивно боятся огня и всегда реагируют на слова «пожар» и «горим».
Дырочка в полу под аккомпанемент скребущихся звуков становится все больше и больше. Вот она уже размером с блюдце, а вот – с суповую тарелку. И теперь я вижу, что в ней, в глубине, ворочается что-то блестящее, похожее на сделанную из обливной керамики лопатку, усеянную по краю короткими и толстыми черными коготками. Лопатка двигается вверх-вниз, вверх-вниз, и с каждым движением коготки отламывают, отскребают кусочки бетона, причем с такой легкостью, как будто это пенопласт.
– Они что, сдохли все, что ли? – оборачивается ко мне Костыль. Я отчетливо слышу в его голосе истерические нотки. Это новость – мне всегда казалось, что у Костыля в принципе нет страха ни перед чем, да он раньше никогда и не позволял себе проявить страх, показать, что чего-то боится.
А вот сейчас он боится, и боится сильно. Его уже буквально трясет, даже в тусклом свете лампочки видно, как он побледнел.
Лопатка в ямке все скребет, дыра стала такой, что пролезет человеческая голова. Время от времени там еще появляются какие-то усики, что-то поблескивает, похрустывает, и от этого похрустывания сердце уходит в пятки. Тлинкл все так же торчит в окне, и его мерзкие глазища смотрят на нас с безучастностью видеокамеры.
– Чё орете? – наконец-то доносится из глубины коридора недовольный голос. Следом слышится шарканье подошв, и на пороге появляется заспанный охранник с помповым ружьем в руках. – Ну и какой тут у вас пожар? – почесываясь, спрашивает он. – Чё, не спится? Я вот сейчас выключу…
Он осекается на полуслове и смотрит на тлинкла, потом сразу севшим голосом произносит:
– Э, мужики, это чё такое?!
– Потом объясним, – машет рукой Костыль. – Открывай скорее, иначе… видишь? – Он указывает на дыру в полу, из которой уже лезет что-то суставчатое, покрытое щетинками, поскрипывающее при движении…
– Твою мать! – Охранник мотает нечесаной головой, сует между прутьями решетки ствол своей помпухи и палит по пролезающему в камеру существу. От грохота выстрела закладывает уши, картечь с сочным визгом рикошетит от бетона.
– Дверь! – почти рыдает Костыль, тряся решетку. – Открой дверь, падла!! Стрелок херов!!
Охранник звенит ключами, никак не может попасть в замочную скважину. Я смотрю на то, что выбирается из дыры. Выстрел никак не повредил этому… этой… очень сложно подобрать правильное местоимение, когда не знаешь, с кем или с чем имеешь дело. Больше всего оно похоже на помесь паука или краба со средневековым рыцарем. Сейчас этот «рыцарь» уже наполовину выбрался из дыры, и весь десяток его многосуставчатых конечностей тянется к нам, щелкая клешнями и скребя когтями бетон.
Наконец дверь со скрипом открывается. Тлинкл в окне неожиданно исчезает, словно его и не было вовсе. Костыль, оттолкнув охранника, первым выскакивает в коридор, я – следом.
– Закрывай! – орет Костыль.
Охранник трясущимися руками поворачивает ключ, и в этот момент из плоской керамической башки «рыцаря» вылетает длинная белая… я даже не знаю, как это назвать – кишка? – и вонзается в голову пограничника. Он начинает биться в судорогах, во все стороны летят брызги крови. Звякает упавший дробовик. Я хватаю оружие, навожу ствол на «рыцаря», жму на спусковой крючок. Гремит выстрел.
