Гордон Диксон - Вечный человек
— Что случилось? Что делает сквонк? — голос Мэри отвлек его от почивания на лаврах. — Я хотела, чтобы он стоял на месте и дал мне наблюдать за лаагом на том конвейере.
— Извини, — сказал Джим. — Я просто хотел проверить, сможем ли мы при необходимости привлечь других сквонков. Я проверяю границы контроля над сквонком.
— В следующий раз предупреждай, — отозвалась она. — Ты можешь помешать моим наблюдениям, об этом ты подумал?
— Нет, извини, — сказал Джим. — Обратно к конвейеру, сквонк.
На этом вопрос был закрыт. Второй задачей Джима было изучение самой Мэри.
С тех пор как он ее встретил, его отношение к ней переходило от раздражения к активной неприязни, потом к терпимости во время долгой подготовки к тому, чтобы он стал частью «ИДруга». Дальше началось осторожное сотрудничество, которое уже преображалось в искреннюю симпатию. Но все это разлетелось на кусочки под напором его ярости, когда его обманом затащили на планету лаагов. Теперь, однако, Джим сделал следующий шаг.
Ярость утихла, а вместе с ней угасли и все негативные чувства, которые он когда-либо испытывал к Мэри. В глубине его души, под внешней оболочкой эмоций, родились симпатия и искренняя забота о ней. Он больше не мог по-настоящему рассердиться на нее. Мэри ему нравилась, и он о ней беспокоился, но чем дольше они находились на этой планете, тем больше росло его беспокойство.
Они уже установили, что лааги, как и сквонки и другие общинные формы жизни на этой планете, жили ради работы. Они работали, пока хватало сил, потом умирали. В этом мире работа была всем. Ничто другое значения не имело.
А Мэри и сама жила ради работы, и ничто другое, насколько он сумел выяснить, не имело для нее значения. Но то, что для лаагов оказывалось нормальным, для нее, человеческого существа, таковым не было. Тем не менее она оказалась в среде, в которой способность к работе больше не выделяла ее, не отличала ни от кого, кроме самого Джима, которого она считала просто шофером. Для большинства людей такая среда не представляла бы угрозы. Но Мэри, по наблюдениям Джима, окружила себя защитной оболочкой.
Он проверил ее утверждение, что она почти не нуждается в сне. До какой-то степени это было правдой: Мэри обходилась местным эквивалентом в несколько земных часов. Но в том, что она ему сказала, оставались недомолвки.
Прежде всего, она спала не только тогда, когда спал он. Он наблюдал за тем же, за чем наблюдала она, а потом повторял ее рапорты для записи. Иногда Джим видел какие-то действия лаагов и знал, что Мэри наверняка включила бы такое в доклад. Но она их не включала.
Если она не могла различить, когда он молчал, потому что спал, а когда — потому что просто думал, то и Джим не понимал этого по ее поведению, за исключением подобных пропусков в рапортах. Ему было интересно, замечала ли это сама Мэри. Когда Джим только оказался в «ИДруге», он не ощущал, когда спал. Возможно, Мэри тоже этого не чувствовала. Она могла искренне верить, что спала только вместе с ним. Они оба были лишены тел, так что привычные физические сигналы пробуждения большей частью отсутствовали.
Джим сосредоточился на том, чтобы научиться распознавать в себе признаки пробуждения. Постепенно он сумел их определить. Он чувствовал легкую утомленность, не обычную тяжесть тела после пробуждения, а краткий период, в который разум должен разогнаться до сознательных мыслительных процессов после бессознательного существования в стране снов.
Кроме того, когда он начал замечать периоды своего сна именно как сон, то заметил, что осознает то, чего раньше не ощущал, — период бездействия сознания, пробел в памяти. Когда он это заметил, то стал вспоминать свои сновидения, как человек, который записывает их по пробуждении.
Запоминая сновидения, он сумел приблизительно определять продолжительность своего сна по количеству запомненного. Измерение было неточное, но Джим получил базу для оценки продолжительности своего сна.
В процессе этих наблюдений Джим впервые заметил, что после сна он чувствовал себя лучше. Его разум получал передышку от постоянной деятельности во время бодрствования. Заметив это, Джим сделал следующий шаг и начал осознавать признаки умственной усталости, говорившие ему, что пора спать. Это было странное внетелесное ощущение нервного напряжения, сродни натянутой резинке, иногда предшествующего головной боли. Ощущение слабое, но оно возникало, когда требовалось. Джим обнаружил, что, когда оно появлялось, достаточно было перевести взгляд, отвести внимание от сцены, за которой он наблюдал, или занимавшей его задачи — и он немедленно засыпал.
После всех этих открытий в себе самом Джим научился приблизительно измерять время в этих странных обстоятельствах. Он начал учиться замечать признаки усталости и пробуждения в Мэри. Если его подозрения были верны, она постепенно убивала себя.
Глава двадцать первая
— ...Хотя на основе немногих наблюдений за лаагами, возможных за такое короткое время, допустимо лишь делать догадки, — диктовала Мэри, — есть несколько предположительных причин, объясняющих непонятные до сих пор элементы поведения лаагов.
Например, такие действия лаагов, как поведение их кораблей на общей с нами пространственной границе: иногда большое количество истребителей лаагов отступают при куда меньшем количестве истребителей людей или, наоборот, горстка их кораблей атакует только что встреченные крупные силы людей даже тогда, когда такая атака кажется самоубийственной и, следовательно, бессмысленной.
Она перестала диктовать. Последовала долгая пауза, и Джим уже начал думать, что продолжать Мэри не будет.
— Следовательно... следовательно, — продолжила она резко, — мы должны рассмотреть вариант, что эти на первый взгляд беспричинные действия пилотов-лаагов были вызваны системой расовых императив, которая отсутствует у людей, и они даже не в силах осознать ее существование. Другими словами, то, что людям кажется беспричинным, для лаагов при определенных условиях имеет свои причины.
Из того, что видела я и что видел Джим Уандер, который вместе со мной участвует в наблюдательной экспедиции на территорию лаагов, они могут более сильно, чем мы, подвергаться влиянию унаследованных рефлексов, обеспечивших выживание их предков.
Лааги, как я уже неоднократно замечала, по сути своей кажутся общинной расой, как пчелы в улье или муравьи в муравейнике. Но для того, чтобы такая раса разработала технологию, сравнимую с нашей, на каком-то этапе она должна была позволить своим членам развить какой-то уровень индивидуальности. Технология требует изобретений. Изобретения требуют оригинальности. Оригинальность — это свойство уникальной личности, отличающейся от всех других родственных индивидуумов. Как я уже упоминала выше, у лаагов нет зон отдыха и способов отдыха; их работа и есть их отдых. Даже наш носитель, которого мы назвали сквонком, принадлежащий к местному виду с более низким, чем у лаагов, интеллектом, чувствует себя несчастным, если не работает в часы бодрствования. То же самое происходит и с самими лаагами. Они рождаются для работы и до самой смерти работают. Они и умирают на рабочем месте, как рабочие пчелы загоняют себя до смерти. Я... — Она снова прервалась, но через несколько секунд продолжила: — ...Я несколько раз пыталась выяснить, предопределяются ли занятия лаагов генетически, как у рабочих пчел. Пока что я не смогла собрать подтверждений. Однако и у меня, и у Джима Уандера сложилось впечатление, что у современных цивилизованных лаагов занятие не выбирается генетически при рождении.
