Фрэнк Перетти - Пророк
В воскресенье во второй половине дня Джон позвонил Маме Баррет, чтобы договориться о встрече с глазу на глаз, когда они могли бы поговорить без вмешательства посторонних.
– А что, если прямо сейчас? – спросила она.
– Карл дома?
– Нет, он ушел на весь день. Какие-то его друзья-художники хотели встретиться с ним, так что я не ожидаю его до самого вечера.
– А как же вечерняя служба в церкви?
– Ты для меня важнее, сынок. Приезжай.
Джон немедленно приехал, и они с Мамой сели за все тот же круглый стол в гостиной, за которым часто собирались семейные советы.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Мама, и Джон знал, что этот вопрос не простая формальность.
Учитывая, что они одни, что ни один из них не вечен и что один член семьи уже ушел, не воспользовавшись шансом, подобным этому, Джон решил, что настало время быть предельно откровенным, рискнуть сказать и выслушать некоторые вещи.
– В общем, Ма... – Джон вынул из кармана мятый листок бумаги, на котором он набросал кое-какие заметки. Он хотел удостовериться, что охватил все вопросы, – пока благоприятная возможность не ускользнула или пока он не пошел на попятный. – У меня такое чувство... В общем, Ма, мне надо обсудить с тобой разные вещи. Мама кивнула.
– Хорошо.
Джон заглянул в свои записи.
– М-м... Первое, что тебе следует знать: начальство студии расширяет нашу программу. Завтра передача будет длиться целый час, с пяти до шести; будет проводиться крупная рекламная кампания на телевидении и в печати, что предполагает рост популярности моей и Эли Даунс и повышение зарплаты.
Мама искренне обрадовалась.
– О, это очень интересно!
– Да... именно интересно.
Мама внимательно взглянула на Джона.
– Кажется, ты не особо рад.
– Ну... помнишь, когда я в последний раз приходил сюда один... после того рецидива, или что это там такое было, на торговой улице?
Мама хихикнула.
– Конечно, помню.
– Ты сказала, что, возможно, Бог говорил со мной.
– Я по-прежнему так думаю.
– Что ж. Тогда еще два вопроса: во-первых, откуда ты знаешь, что это Бог? И во-вторых... испытывал ли Папа переживания, подобные моим?
Мама чуть приподняла брови:
– Ты хочешь сказать, что это не все вопросы? Джон кивнул.
– У меня их куча. – Он заглянул в свои записи. Наступило время исповеди. Однажды вечером я находился один в своей квартире... накануне той встречи с Папой, когда я в последний раз видел его живым... и услышал все эти голоса снаружи... – Потом он рассказал все: о голосах в ночи, о «криках» Тины Льюис, о диком вопросе в сценарии, которого на самом деле в сценарии не было, о видении на торговой улице (о котором Мама уже знала) и затем о странном переживании, испытанном вчера вечером. – Я проповедовал, Ма. Понимаешь, я просто говорил так, как обычно говорил пастор Томпсон...
– Пастор Томпсон? – Мама едва не рассмеялась. – Ах да! Да, я помню его проповеди.
– Я тоже помню. Так вот, иногда я вспоминал их – и вчера говорил именно так. Это было нечто нереальное. Но меня это страшно поразило, и я сказал Карлу, – а он стоял за моей спиной, сбитый с толку моим поведением, – я сказал ему... Я сказал:
«Я прямо как Папа».
Мама протянула длинное «м-м-м-м-м...» и медленно, задумчиво кивнула.
– Ма, мне прибавляют зарплату, моя популярность возрастает, а следовательно возрастает ответственность... и знаешь, Бен Оливер – это мой начальник, директор программы новостей Шестого канала – вызвал меня к себе в кабинет и фактически поинтересовался, все ли у меня в порядке с головой. До него дошли кое-какие слухи, и знаешь, Ма... темп моей жизни не снижается, и я должен знать...
– Джон, с головой у тебя все в порядке.
– Что ж, это приятно слышать, но откуда ты знаешь? Мама уже поднялась на ноги.
– Позволь мне показать тебе кое-что.
Пока Джон сидел за столом, напряженно соображая, что говорить дальше, Мама прошла в чулан в коридоре, порылась в альбомах с фотографиями и вырезками и возвратилась со старой общей тетрадкой.
– Помнишь это?
Она подтолкнула тетрадь по столу к Джону, и он вспомнил. Он узнал свой собственный почерк – еще по-детски нетвердый – на обложке: «Личный дневник Джона Баррета – младшего». Уже много лет он не видел эту тетрадь, но Мама, конечно, сохранила все вещи такого рода.
– Ты берег ее как зеницу ока, – сказала Мама с лукавыми искорками в глазах. – Но – я забыла, когда именно, вероятно, когда тебе исполнилось тринадцать или около того – потерял к ней интерес, и она валялась по дому, пока я не убрала ее в чулан.
Джон начал листать тетрадь. Это походило на путешествие на машине времени. Перед ним были мысли, чувства, записи девяти-десяти летнего Джона Барретамладшего вместе с какими-то бессмысленными каракулями, рисунками и даже несколькими сказками, включая «Историю о ленивом динозавре, который не хотел работать», «Кто съел мое яблоко» (с иллюстрациями) и «Большие ноги Сэма».
И Джон чувствовал, что держит в руках подлинное сокровище.
– Невероятно.
– Начато 19 июля 1959 года, – сказала Мама.
Когда Джон перелистнул пожелтевшие страницы и раскрыл дневник на первой записи, сделанной в тот день, воспоминания тридцатилетней давности вернулись к нему.
Первая запись гласила: «Сегодня вечером я слышал голос Господа и видел Агнца Божьего, который снимает с нас наши грехи. Сегодня я отдал свою жизнь Иисусу. Я стал новым творением во Христе, и все, что повелит мне Господь, я сделаю, потому что я сказал Ему, что Он может взять мою жизнь и использовать меня. Аллилуйя! Мне не терпится посмотреть, какие чудеса сотворит Господь в моей жизни».
Мама была готова обосновать свою точку зрения.
– Я помню тот вечер, и Папа всегда помнил его. Я помню, как на воскресном вечернем служении ты вышел к алтарю и молился, и Папа пророчествовал тебе.
Джон кивнул: воспоминание о том вечере медленно, фрагмент за фрагментом, возвращалось к нему.
– Видишь ли, сынок, мы можем забывать наши обещания, но Господь не забывает. И если тысяча лет как один день для Него, то что значат какие-то тридцать два года?
Как было бы удобно, подумал Джон, как славно было бы спрятаться сейчас за обычным своим скептицизмом, снисходительно улыбнуться Маме и проигнорировать ее теорию. Если бы не недавние грубые вторжения в его душу и ум, совершенные... непонятно кем или чем... он так и поступил бы. Он изрядно поднаторел в этом. Но сейчас, когда перед его глазами находилась эта запись, он вспомнил тот летний вечер1959 года. Он вспомнил свою молитву и напряженность момента – маленькую церковь, духоту, запах пота, гладкую лакированную поверхность алтаря, молящихся праведников, сестру. Эймс за пианино. Он вспомнил свое видение, галлюцинацию, что бы это ни было: маленького ягненка, который стоял прямо перед ним – такой реальный, что Джону показалось, он может дотронуться до него – с глазами невыразимо нежными и сияющими. Он снова услышал пророческие слова Папы, ритм Папиной речи и тембр его голоса.
