Александр Бачило - Академонгородок
— Ну уж и мельче… — Вова расправил необъятные плечи.
— Мне в седьмом Астафьев по плечо был! — наябедничала Танька Короткова.
— Не ври ты, Коротыха! — привычно отпарировал кандидат медицинских наук Аркаша по кличке Астафон.
— Спорим?! — Танька вскочила. — Мы на фотографии рядом стоим!
Девчонки полезли на антресоли за альбомом с фотографиями.
— Ну, мы пить-то будем, нет? — простонал Валерка. — Мне завтра вечером в рейс, а я еще ни в одном глазу!
— Да, да! — спохватилась Ася. — Потом фотографии! Короткова, сядь на место! Давайте, за Леночку Ушакову!
— Аж сердце екнуло! — сказала Танька. — Я думала, вы скажете: «Короткова, к доске!»
Ржем…
— Ну че ты, где ты? — спросил Санька Тележкин, когда мы вышли на балкон покурить.
— Да там же все… — я пожал плечами…
— Не женился, не защитился?
— Бог миловал…
— Астафьев-то, вон, докторскую пишет. И фирму свою открыл. Лысины волосами засаживает, бабки рубит немеряные. Клиентов чуть ли не из правительства окучивает…
— Аркаша молодец, — вздохнул я. — Пахарь. А мы вот к труду крестьянскому непривычные. Сажать, окучивать да рубить не умеем. Клопы кабинетные!
— Да ладно тебе, — без сочувствия сказал Саня. — Все я про тебя знаю!
— Что знаешь?
— Ну, ну! Скромник тоже нашелся! Все газеты про ваш институт пишут, я тебя и в ящике уже видел! Колись сразу, твое изобретение?
— Да какое изобретение-то?! — недоумевал я.
— Ты че, как неродной-то? — обиделся Саня. — Уж мне-то, наверное, можно рассказать? Ни хрена себе, изобрел машину времени, а сам шлангом прикидывается…
— А-а! — я, наконец, понял. — Вон ты о чем! Это ротороид, что ли — машина времени?
— Не знаю, кто там у вас чем роет… — Тележкин нервно сплюнул за перила балкона, — по телику ясно сказали: «В Институте Создания Проблем группой ученых… тыры-пыры…» — и тебя показывают, типа, вот этот чудик все и замутил. И теперь, значит, исполнилась вековая мечта какого-то там писателя…
— Уэллса, — вздохнул я. Черт меня дернул выскочить из монтажного лаза прямо на того типа с видеокамерой…
— Точно! — обрадовался Саня. — Вэнса! Значит, признаешь машину? Твоя работа?
— Да где уж нам… — я тоже плюнул за перила и долго смотрел вниз. — Ротороид, Саня, это не мое изобретение и не машина времени, а неизвестно, чье… неизвестно, что.
Тележкин глубокомысленно кивнул, потом, помолчав, сказал:
— Переобоснуй.
— Ты электромагнит когда-нибудь видел?
— Яптить! — Саня гордо выпрямился. — Я два года дежурным электриком на подстанции оттрубил! У меня допуск до пяти тыщ вольт, понял?
— Ну, тогда проще. Берешь тороидальный сердечник величиной с футбольное поле, пропускаешь в сверхпроводящей обмотке ток…
— От Братской ГЭС! — Саня восторженно гоготнул.
— Ну, пусть будет от Братской, — согласился я. — Добавляешь еще того-сего, усиливаешь вихревые поля, отводишь паразитические токи, и получается — что?
— Убьет на хрен! Если взяться…
— Правильно понимаешь! — я крепко пожал Сане руку и направился обратно в комнату.
— Погоди! — спохватился он. — А машина-то что?
— А вот это и есть машина. Никаких принципиально новых решений. Просто большой ток в большой катушке. Иногда это приводит к любопытным эффектам. Например, к расхождению показаний опытного и контрольного хронометров…
— Ага, понятно, — Саня прошел следом за мной в комнату, сел к столу, набуровил полный фужер водки и рассеяно хлопнул его одним глотком.
В комнате царило шумное веселье, разглядывали альбом школьных фотографий, смеялись над собственными оттопыренными ушами, и на нас с Саней внимания не обращали.
— Ты прямо скажи, — горячо дыхнул мне в ухо Тележкин, — в прошлое на ней можно попасть?
— М-м… почему именно в прошлое? — я зажевал глоток коньяка лимонной долькой.
Саня угрюмо смотрел на меня. Нет, не отвяжется…
— Ну, в принципе, такая возможность, конечно, не исключена, — я кивнул, — но это будет сильно зависеть от динамики общей энтропии системы…
— Ты мозги мне не гудронь, скажи, как есть! Могу я в прошлое попасть, или нет?
— Саня! — я потрепал его по плечу. — Ну зачем тебе, чудаку, в прошлое? Чего ты там не видел?
Тележкин помялся, с отвращением глядя на блюдце с лимоном.
— Прадед у меня там! — зашептал он с волнением. — Купец второй гильдии! «Никанор Тележкин и сыновья». Не слыхал? Фирма была — покруче «Пепси-колы»!.. Только шлепнули его в Гражданскую…
— Ни фига себе! Выходит, ты у нас из купцов второй гильдии! — я ухмыльнулся.
Вечное Санькино безденежье и привычка стрелять у друзей по чирику на пиво давно перестали быть даже поводом для шуток. Это были его неотъемлимые черты, такие же, как цвет глаз и размер ботинок.
— За купеческое сословие — опору экономики! — я поднял стопку и взял лимонную дольку.
Выпили за сословие.
— Да, на шестисотом «Мерсе» сейчас бы рассекал, если б не советская власть! — Тележкин вздохнул с белогвардейской тоской, вылавливая двумя пальцами маринованный огурец из банки. — Очень легкая могла быть у меня… биография!
— Надо тебе, Саня, старую торговую марку зарегистрировать. Будешь, как Смирнофф — водку продавать.
— Зачем это ее продавать? — Тележкин с видимым удовольствием вытянул еще фужер теплой «Смирновки». — Ты не путай меня! На чем мы остановились?
— На торговой марке «Тележкин и сыновья», — сказал я, жахнув с ним за компанию еще стопку коньяка.
— У кого сыновья?! — всполошилась Танька Короткова. — Тележкин! Ты когда сыновей успел настрогать?! Женился, что ли?!
— Не дождетесь! — отмахнулся Саня.
— Это мы не про детей, — старательно выговорил я, — а про торговую марку. Этот, как его… Бренд!
— Ты, Бачило, смотри, чтобы этот бренд тебя не напоил! — посоветовала Короткова. Мы его марку знаем!
— Бренд! — упрямо повторил я. — Сивой кобылы…
— Да не слушай ты ее! — снова зашипел мне в ухо «Тележкин и сыновья». — Лучше скажи, может один человек твою бандуру запустить?
— Один человек? — переспросил я сквозь золотой коньячный туман. — Может! А другой не может…
— А ты? — Санька тяжело навалился на плечо.
— Я все могу!
— Когда? — жадно спросил он.
Надо, ох, надо было мне промолчать! Но черт уже дергал меня за непослушный язык.
— Да хоть щас! — заявил я. — Спорим, с закрытыми глазами выставлю триста параметров?
— Ты мне один выстави! Тысяча девятьсот восемнадцатый! Сумеешь?
— Лехко! — соврал я. — Чего там восемнадцатый! Давай тысяча пятисотый! До нашей эры!
