Владимир Немцов - Осколок солнца
Лида рассмеялась.
— Все?
— Нет, это только начало. Теперь мы с вами горы свернем. Надо всех сделать счастливыми!
— И Кучинского?
— У него другие понятия о счастье. Помните, когда-то были вредители сыпали песок в подшипники. Кучинский не портит машин, но ради своей выгоды сеет злобу и подозрения. Это хуже вредительства.
— Немножко преувеличили, но в основном правильно. Анечку жалко…
— Поговорите с ней, Лидочка. Ведь ради нее я к вам и подлизываюсь. Нельзя оставить Нюру без нашей помощи… Неужели Павел Иванович ни о чем не догадывается?
Лида печально улыбнулась. Не все ли равно, догадывается или нет? Ничего хорошего из этого не выйдет. Она часто ловила на себе пристальные взгляды Курбатова и в значении их не обманывалась.
— Сегодня же вечером поговорите с Нюрой, — настаивал Вадим. — Вы знаете, как подойти.
— Попробую, — пообещала Лида, но ей хотелось этого разговора избежать.
В последние дни при встречах с Курбатовым она испытывала какое-то неясное волнение и безуспешно старалась вызвать в памяти образ друга, оставшегося в Москве. Но образ расплывался. Она забыла, какие у него глаза, и даже голос его забыла. Да и думать о нем почему-то не хотелось.
А Нюра… О чем же говорить с ней? Сочувствовать — значит притворяться, обманывать ее и себя.
Лида отошла к окну. Красный отблеск заката лежал на зеркальных плитах. Они светились как бы изнутри, лишь черные тени деревьев рассеивали это обманчивое впечатление. За спиной — легкий шелест страниц. Вадим все еще не уходил. Он рассеянно перелистывал книгу, ждал и не решался возвратиться к деликатному разговору о Нюре. Видно, молчание Лиды показалось ему неслучайным.
Ничего не решила Лида. Да и как решить, когда нельзя разобраться в неясных чувствах своих! «Какие же у него глаза? — вертелось в голове. — Как он говорит?» Будто вспомни она это — и все разрешится. «Не помнишь, не помнишь, шептал язвительный голосок. — Значит, не он, не тот». И перед ней возникало лицо Павла Ивановича, знакомое в мельчайших деталях. Она видела не только глаза, чуть зеленоватые, с припухшими веками, сросшиеся брови, но и даже царапину на верхней губе.
Если бы она и в самом деле полюбила Курбатова, то слезы всех девушек мира не заставили бы ее отказаться от этой любви. А любит ли она? Лишь легкое волнение… Неизвестно, к чему оно приведет.
— Вы знаете, что Кучинский перестал подтрунивать над Анечкой, — сказала она Вадиму. — Он даже ее боится. Странная метаморфоза!
— Удивительная, — подтвердил Вадим. — Как в некоторых пьесах, где отрицательный тип в последнем действии обязательно перековывается.
— Это вы его убедили?
— Куда мне! — Вадим махнул рукой. — Полное отсутствие педагогического таланта. А вот Бабкин — это талант. Подумать только, один раз поговорил с Жоркой, и тот сразу же перековался. Фантастика!
— Интересно бы узнать, какими методами убеждения он пользовался. Вы спрашивали?
— Секретничает. Даже мне не говорит. Метод, мол, старый, и пользоваться им надо умеючи.
Выходя с Лидой из лаборатории, Вадим вновь напомнил о Нюре.
— Эх, если бы мне было лет шестьдесят! — с сожалением сказал он. — С таким опытом я бы придумал что-нибудь. Неужели и при коммунизме люди будут страдать от любви?
— Никуда от этого не денешься.
— Значит, полное счастье невозможно?
— Нет, Оно беспредельно. Никто не знает, где оно начинается и где кончается.
Маша еще не приходила с дежурства. Нюра лежала на кровати, свернувшись в комочек, и читала. Последние дни она избегала оставаться с Лидией Николаевной наедине. Заметив ее в дверях, Нюра закрыла книгу и, спросив, сколько времени, спустила ноги с кровати.
— А я думала — еще шести нет.
Лида нерешительно перебирала книги, разложенные Нюрой на столе: грамматика, история…
Быстро переодевшись, Нюра запрятала под косынку свои обесцвеченные волосы — стала стесняться их, ждала с нетерпением, когда отрастут новые, — подошла к двери, но Лида ее окликнула:
— Анечка, посидите со мной. Или вы очень торопитесь?
Молча возвратившись к столу, Нюра переложила книги с места на место и присела на краешек стула.
— Сегодня утром на шестом секторе что-то случилось, — сказала она, рассматривая свои рабочие, потрескавшиеся руки. — Напряжение снизилось. Песок, видно, плохо сдували.
— Павлу Ивановичу сказали?
— Маша говорила…
Лида почти два года была секретарем комсомольского бюро курса, выступала с речами и докладами, слова лились свободно, нанизываясь цепочкой одно на другое. Так почему же она сейчас не может связать двух слов, когда перед ней обыкновенная девушка, работница. Твоя подруга, в конце концов.
Что ей сказать? У себя в институте Лида выступала по теме «Любовь и дружба», и ей аплодировали. Но там было «вообще», а тут…
Молчание становилось нестерпимым, и Лида наконец спросила:
— Анечка, вы мне верите?
— Верю, — прошептала та и еще ниже склонила голову.
Торопливо, боясь, что Нюра убежит, Лида говорила, что ей все известно, что она скоро уедет и никогда не будет вспоминать Павла Ивановича, так как, «возможно», — она подчеркнула это слово, — она любит другого, и пусть Нюра не беспокоится за свою любовь, Лида ей не помешает…
Говорила и чувствовала в словах какую-то фальшь. Ничего они не изменят. И если Павел Иванович любит не Анечку, а ее, если это не простое увлечение, а сильное чувство, то ни время, ни расстояние тут ни при чем. Приедет Павел Иванович в Москву, а оттуда вместе с Лидой поедет в новую лабораторию…
А Нюра плакала. Зажатым в кулачке платком, вытирала слезы, частые, крупные.
Лида привлекла ее к себе, обняла, приговаривая:
— Не надо, девочка, не надо… Я все знаю… все знаю.
— Ничего вы не знаете. — Нюра резко освободилась. — Ой, как совестно, Лидия Николаевна! Ведь я тетрадь доставала… для этого черта, — она еще пуще залилась слезами, — чтобы вы… вы скорее уехали…
Дождавшись, когда Нюра успокоится, Лида попросила объяснить, что за связь между ее отъездом и тетрадью. Нюра рассказала, потом бросилась к ней на шею, молила о прощении, плача навзрыд. И Лида понимала, что даже не любовь, а совесть причинила ей столько страданий, и если совесть эта не чиста — нет человеку счастья.
На другой день Нюра принесла аккумуляторы в лабораторию и, задержавшись у стола Лиды, что-то хотела ей сказать. В эту минуту приоткрылась дверь.
— Зайдите ко мне, Лидия Николаевна, — проговорил Курбатов и скрылся.
Кучинский хотел было подмигнуть Нюре — как, мол, поживает ваше сердечко, но, покосившись на Бабкина, который рассеянно постукивал кулаком по столу, воздержался.
