Олег Мазурин - Контуберналис Юлия Цезаря
А потом парфяне разгромили войска и самого Марка Красса. Смерть неудачливого полководца была ужасна. Ему в глотку залили расплавленное золото. Так жадный и алчный Красс получил свою последнюю и посмертную добычу.
* * *И вот кабинет диктатора в курии Юлия, заваленный свитками, папирусами и табулами. Они в кабинете повсюду на столе, полу, на креслах, стульях. На стене большая карта Парфии. Цезарь внимательно ее разглядывает. С ним ее разглядывают консул Марк Антоний, начальник римской конницы Эмилий Лепид и другие известные и преданные Цезарю военачальники — Гай Вибий Панса Цетронион и Авл Гирций. Император чертит рукой воображаемые направления ударов римской армии против парфян, место ее дислокации и передвижение.
— Одна из серьезных опасностей — это тяжеловооруженная парфянская конница — катафрактарии и конные лучники, — начал полководец. — Именно эта сила и уничтожила нашего доблестного Марка Красса и его сына Публия и еще тысячи наших воинов. Римские командиры и солдаты ничего не могли сделать против как катафрактариев, так и лучников. Тяжелая конница, сплошь укрытая сталью, не дала прорваться нашим солдатом из окружения, а легкая конница просто расстреляла великим множеством стрел. Я долго размышлял, как против этой силы бороться. И вот что придумал…
Цезарь решительно скинул на пол кучу свитков и положил на стол рулончик, сделанный из многочисленных склеенных листов папируса. Полководец развернул его: на бумаге был изображен черными и красными чернилами план будущего сражения.
— Антоний, прижми здесь… — указал Цезарь на противоположный край плана, а сам придержал свой: для того, чтобы рулончик не свернулся.
Консул прижал своими сильными ладонями края схемы и взглянул на нее. Остальные военные советники обступили императора и принялись внимательно и с неподдельным интересом разглядывать кружочки, квадратики, прямоугольнички, цифры и стрелочки, начертанные рукой гениального стратега. Иван Родин тоже подошел поближе к столу, чтобы взглянуть на карту. Приближенные Цезаря обратили все свое внимание во слух.
Император показал на три холма, изображенных в виде полукругов.
— Необходимо найти хорошее господствующее и слегка лесистое место, поставить и пристрелять баллисты, катапульты, онагры, скорпионы, полиболы. Зарядить их камнями, зажигательными снарядами и стрелами. Замаскировать это место… Там будет три-четыре легиона. Это где-то пятнадцать тысяч… — указательный палец императора, с фамильным золотым перстнем-печатью, уткнулся в четыре, расположенные в ряд, квадратика под цифрами: «один», «два», «три», «четыре». — Лагерь надо поставить так, чтобы не перекрывать дорогу к этой замаскированной засаде. Пять-шесть легионов останутся в лагере для усиления засады. Это резерв в двадцать пять тысяч человек. Остальные наши силы и в том числе и наша нумидийская конница ввяжутся в ложный якобы генеральный бой. Как только битва завяжется, мы сделаем вид, что наш правый фланг не выдержал стремительного вражеского натиска и в панике отступает. Но основные фланга отойдут организовано к лагерю, к укреплениям, а нумидийская конница, как и несколько тысяч велитов и легионеров в качестве приманки помчатся дальше лагеря по этой дороге прямо к засаде…
Указательный палец императора «побежал» по нарисованной извилистой дороге и остановился у четырех квадратиков засады.
— Парфянская конница, естественно, будет преследовать в панике отступающие части и выйдет на наши метательные машины. Основные наши силы пропускают вражескую конницу нам в тыл и сразу начинают по-новому развертываться против атакующих основных частей противника. Те шесть легионов, что ждали в лагере до этого (мы придадим им еще пятисот галльских и иберийских всадников), выходят из него, отрезают основные части парфян от конницы. Два легиона будут удерживать правый фланг от прорыва, а четыре оставшихся вместе с галлами и иберами со свежими силами будет атаковать неприятельскую конницу с тыла. А четыре засадных легиона и нумидийская конница будут сражаться со стороны орудий. Но только после того как мы закидаем камнями и огнем тяжелую конницу парфян. Капкан захлопнется. Мы перебьем их основную силу — конницу… — указательный палец императора решительно перечеркнул крест-накрест воображаемую парфянскую кавалерию. — Наш резерв присоединиться к основным частям, численный перевес уже будет на нашей стороне, и победа над Парфией будет в наших руках… Ну, как мой план? Разве он не заслуживает восхищения? Мы отомстим Ороду за Карры!
Как только Цезарь закончил излагать план битвы, лица его приближенных просветлели от восторга.
— Превосходно придумано! — воскликнул Антоний.
— Отличная идея! — подержал консула Лепид.
— Цезарь, ты великий! — не сдержал эмоций Панса.
— Даже боги не додумались до этого! — поддержал своих друзей Гирций.
А Иван от восхищения открыл рот. Да, Цезарь действительно великий полководец. Как великолепно он разработал план масштабного сражения.
— А теперь обсудим детали сражении — предложил Цезарь своим полководцам и военный совет стал дискутировать.
Родина позвал начальник стражи:
— Иван Сальватор, там пришла знатная матрона, она желает видеть Цезаря.
Контуберналис узнал матрону: то была верная любовница диктатора Сервилия Цепиона. Она была в траурных черных одеждах и без украшений.
Иван вернулся в кабинет и, прервав военный совет, доложил императору:
— Пришла Сервилия Цепиона. Хочет тебя видеть, божественный Цезарь.
Диктатор встрепенулся.
— Мои верные друзья, сделаем небольшой перерыв и обсудим нашу операцию после.
Консул, начальник римской конницы и военачальники с контуберналисом ушли в судейский зал курии. Там они продолжили разговор о предстоящей битве.
А Цезарь принял матрону. Он обнял ее и поцеловал.
— О, несравненная и преданная мне Сервилия, мне сказали, что ты хочешь видеть меня?
— О, да, мой Цезарь.
— Прости, но все мои мысли сейчас заняты предстоящим походом.
— Знаю.
— Ты еще носишь траур по Марку?
— Да.
— Я тебе рассказывал, моя Сервилия, что Марк не захотел встать на мою сторону и сам выбрал себе смерть.
— Да, я помню. Я не виню тебя в его смерти, больше — себя. Если бы я раньше рассказала бы тебе о сыне, то многое изменилось бы в его судьбе.
— Фатум не согласен с нами. Я думаю, ничего бы не изменилось, даже если бы я знал ранее о нашем близком родстве. Я был для него всегда врагом, тираном, душителем Республики. Он видел во мне все плохое, а все хорошее в моих недругах. Мое прощение к нему он расценил бы как слабость и обернул его в пользу заговора и на радость врагов. Мы с ним разные люди были. И одна из причин такого несогласия то, что я с детства не воспитывал его. А родная кровь еще ничего не значит.
