Филип Дик - Когда наступит прошлый год
«Глаза – это окна души, но квартира остается кварти рой. Что ждет меня внутри? Симпатичная – а может, и не слишком – темноволосая девушка, амбиции которой не поднимаются выше съемок в минутной телевизионной рекламе пива, сигарет, или о чем там говорил Молинари? Некто, кто может поднять тебя на ноги, когда ты болен, живая пародия на супружескую верность, обещания взаимной помощи и заботы? – Эрик вспомнил Филлис Эккерман и недавний разговор с ней в Ваш-35. – Если я в самом деле хочу повторить свой жизненный путь, то надо лишь ее навестить. Филлис достаточно похожа на Кэти для того, чтобы я счел ее привлекательной. Мы оба об этом знаем. Вместе с тем она в значительной степени другая, чтобы у меня возникло впечатление – лишь впечатление! – что я начинаю новую главу своей жизни. Но ту девушку из Пасадены я выбрал не сам. Это сделал Джино Молинари. Так что, возможно, я смогу начать жизнь, которая не только кажется новой, но и на самом деле такова».
Он нашел главный вход в здание, достал листок и в очередной раз попытался запомнить имя и фамилию девушки. Доктор отыскал нужную кнопку среди одинаковых рядов на медной пластине и энергично, в стиле Джино Молинари, нажал ее.
Из динамика раздался слабый голос, на мониторе над кнопками появилось микроскопическое изображение.
– Да? Кто там?
При столь большом уменьшении он не в состоянии был различить лицо девушки, не мог сказать о ней ничего конкретного. Однако голос ее был глубоким и низким. В нем чувствовалась осторожность женщины, которая живет одна, но он казался теплым и приятным.
– Джино Молинари просил вас навестить, – сказал Эрик.
– Вот как? – беспокойно переспросила она. – Навестить меня? Вы уверены, что речь идет обо мне? Я встречалась с ним только один раз, и то мимоходом.
– Могу я зайти на минутку, мисс Гарабальди? – спросил Эрик.
– Гарабальди – моя прежняя фамилия, – ответила девушка. – Теперь я работаю на телевидении и пользуюсь фамилией Гэрри. Патриция Гэрри.
– Позвольте мне войти, – сказал Эрик. – Пожалуйста.
Послышалось жужжание. Эрик толкнул дверь и вошел внутрь. Вскоре лифт доставил его на пятнадцатый этаж. Он остановился перед входом в квартиру и даже автоматически поднял руку, чтобы постучать, но дверь была уже широко распахнута.
Он увидел улыбающуюся Патрицию Гэрри в цветастом фартуке. Темные волосы падали ей на спину двумя косами. У нее был изящный подбородок, а губы столь темные, что казались почти черными. Черты ее были столь идеальны, словно демонстрировали переход гармонии и симметрии человеческого тела на новую ступень совершенства. Он понял, почему девушка работает на телевидении. Подобная внешность, подчеркнутая энтузиазмом любителей пива на калифорнийском пляже, пусть даже притворным, могла свалить с ног любого зрителя. Она была не просто симпатичной, а потрясающе красивой, единственной в своем роде. Эрик смотрел на девушку и предрекал ей долгую, полную успехов карьеру, если только война не станет причиной какой-либо трагедии в ее жизни.
– Привет, – весело сказала она. – Вы кто?
– Меня зовут Эрик Свитсент. Я работаю в медицинской команде Генерального секретаря.
«Вернее, работал, – мысленно добавил он. – До сегодняшнего дня».
– Можно выпить с вами кофе и поговорить? Для меня это многое значит.
– Странное начало знакомства, – сказала Патриция Гэрри. – Но почему бы и нет?
Она повернулась, взмахнув длинной мексиканской юбкой, и направилась по коридору в сторону кухни. Он пошел за ней.
– Я даже уже поставила кофеварку. Почему мистер Молинари посоветовал вам меня навестить? По какой такой причине?
«Неужели девушка может так выглядеть и при этом не понимать, что сама по себе уже является немалой причиной?»
– Что ж, – начал Эрик. – Я живу в Калифорнии, в Сан-Диего.
«И кажется, снова работаю в Тихуане», – подумал он.
– Я хирург-трансплантолог, Патриция. Или Пэт? Могу я называть вас так?
Он сел на скамейку возле стола, опершись локтями о твердую крышку из красного дерева.
– Если вы хирург-трансплантолог, то почему не находитесь на одном из военных спутников или в госпитале на фронте? – спросила Патриция, доставая чашки из шкафчика, висящего над раковиной.
Доктор почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
– Не знаю, – признался он.
– Ведь сейчас идет война. – Стоя к нему спиной, она добавила: – Парня, с которым я гуляла, ранили, когда бомба ригов попала в его крейсер. Он все еще лежит в госпитале на базе.
– Что я могу сказать? Лишь то, что, возможно, вы затронули самое больное место в моей жизни. Почему в ней нет никакого смысла, хотя должен быть?
– А кого вы в этом обвиняете? Всех остальных?
– По крайней мере, тогда, когда я этим занимался, мне казалось, что поддержание жизни Джино Молинари – хоть какой-то мой вклад в общее дело.
Впрочем, как бы там ни было, но Эрик состоял при Джино не столь уж долго, к тому же получил эту работу благодаря Вирджилу Эккерману, а не собственным усилиям.
– Мне просто интересно, – пояснила Патриция. – Я подумала, что хороший хирург-трансплантолог предпочел бы отправиться на фронт, где его ждет настоящая работа.
Она налила кофе в две пластиковые чашки.
– Да, вы вполне могли так подумать, – согласился Эрик и внезапно почувствовал себя совершенно беспомощным.
Девушке было девятнадцать лет, вдвое меньше, чем ему, а она уже куда лучше понимала, что правильно и как следует поступать. Наверняка Пэт уже спланировала каждый, даже самый мельчайший шаг в собственной карьере.
– Хотите, чтобы я ушел? – спросил он. – Если так – скажите.
– Вы же только что пришли. Естественно, мне вовсе не хочется, чтобы вы уходили. Мистер Молинари не послал бы вас ко мне просто так. – Она критически разглядывала его, сидя по другую сторону стола. – Я двоюродная сестра Мэри Рейнеке, знаете?
– Да, – кивнул Эрик.
«Ты тоже крепкий орешек», – подумал он.
– Пэт, поверьте мне на слово. Сегодня я совершил нечто такое, что повлияет на судьбу каждого из нас, хотя оно никак не связано с медициной. Верите? Если да, то это хороший повод для дальнейшего разговора.
– Как скажете, – ответила она с беззаботностью подростка.
– Вы смотрели сегодня по телевидению выступление Молинари?
– Видела недавно. Мне показалось, что он как будто стал сильнее.
«Да, – подумал Эрик. – Верно сказано».
– Это хорошо, что он возвращается в прежнюю форму. Но должна признаться, что вся эта его политическая болтовня – ну, вы сами знаете, лихорадочная речь, горящие глаза – для меня чересчур монотонна. Вместо того чтобы его слушать, я включила запись. – Она оперлась подбородком на руки. – И знаете что? Мне было чертовски скучно.
