Михаил Емцев - Уравнение с Бледного Нептуна
— А я тебя сразу узнал, да только борода твоя в заблуждение ввела…
— Знакомьтесь: Олег Заозерский, биохимик, единственный устоявший против Души Мира.
— Брось, Эрик, ей-богу, смешно!
— Моя жена, Мария.
— Мы приехали сюда, чтобы разнести твою биотозу в клочья!
— Как?
— Постойте! — внезапно закричал Эрик. Все замолчали. — А каким образом вы здесь? Как? Кто позволил?
Ермолов подошел к Эрику.
— Сначала боль, потом через рефлекс к сознанию. И все равно нелегко. Все время находишься в чертовском напряжении. А у вас здесь нам легче, — ответил Карабичев.
— Это защита, — сказал Эрик, указывая на спирали, усеянные рубиновыми кристаллами. Он помолчал. Потом поднял листки бумаги, исписанные неровным почерком.
— А это план, план атаки…
— Защита? Идея излучателя Арефьева? А где он сам? Так и пропал? — обрушился с вопросами Ермолов.
Эрик сжал челюсти так, что проступили белые желваки.
— Это очень тяжелый и долгий разговор, — сказал он.
— Ну ладно, отложим, если долгий… А ведь я тебя, Эрик, повсюду ищу… Присесть можно? — Ермолов сел на кровать.
— Да, рассаживайтесь, пожалуйста, товарищи. — Эрик смущенно развел руками. — Только у нас негде как будто…
Он обвел взглядом стены, точно видел их впервые.
Все рассмеялись. Легко, свободно, словно радуясь избавлению от какой-то страшной ноши. Впервые за много дней люди не ощущали боли, которой непрерывно подстегивали себя. И впервые за много дней можно было спокойно сидеть рядом с человеком, не опасаясь быть втянутым в неожиданный психический водоворот.
— Понимаете, ребята, какая штука получилась, — Ермолов развязал шарф. — Мы остались без специалистов. После того эксперимента все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к биотозе, вышли из игры. Она их блокировала.
— Этого следовало ожидать. — Эрик уже обрел свое размеренное академическое спокойствие. — Мы с Олегом здесь разобрались…
— Ну и?… — спросил Ермолов.
— Сработал элементарный защитный рефлекс. Биотоза замкнула определенные ячейки. Замкнула не думая, не мысля, как автомат, как счетно-решающая машина. Со всеми людьми она связана обратной связью. Нападение мгновенно показало ей, какие ячейки должны быть выключены. Вот она и сработала.
— Более того, — пробурчал Заозерский, — она еще и допрос произвела.
— Какой допрос? — спросил Карабичев.
— Наше сознание для нее открыто, — ответил Эрик.
— Ну и что?
— Странный вопрос, — Заозерский пожал плечами. — У меня она узнала о вас, о Ермолове, о десятках людей, с которыми я был связан психической связью. Их она тоже допросила и блокировала. Так она, что называется, обезвредила всю сеть, прихватив тысячи людей, никакого отношения к операции не имеющих: родственников, знакомых.
— Мы приблизительно так и думали, — сказал Ермолов.
— Кто это «мы»? — спросил Эрик.
— Чрезвычайный комитет.
— Есть такой комитет?
— Эх вы, кустари несчастные, да неужели вы думаете, что только вы тут, одинокие и заброшенные, спасаете человечество? Бедное это было бы человечество, если бы его судьба зависела только от вашего энтузиазма… Мы так и подумали, что биотоза механически выводит из строя людей. Потом установили, что влияние ее дальше биосферы Земли не распространяется… А дальше просто. Суточный спутник только и ждет приказа начать атаку. Туда же и боеголовки завезли. ООН единогласно разрешила эту меру в виде экстренного положения. Вы бы знали, что в мире творится! Я про подлецов говорю. И биотоза тут ни при чем. Столько нашлось любителей половить рыбку в мутной воде!.. Людям житья не стало, такое они творят.
— Я знаю, я видел, — тихо сказал Карабичев.
— Что ты там видел в своем Бессано! Есть дела похлеще. Так-то вот, ребята.
— Почему же вы медлите? Разнести ее к черту! — рубанул воздух кулаком Заозерский.
— Давно бы раздолбили… Да все не решаемся, не знаем, как это на психике людей отразится. Специалистов биотоза блокировала. Посоветоваться не с кем. Вот и ищем повсюду, собираем наших людей.
— Но не все же они… Вот как мы с Олегом, в… рабочем состоянии, — сказал Эрик.
— Ну, это-то не беда! — Ермолов махнул рукой. — Были б живы. Мы их отправляем на спутник. Там они быстро в себя приходят!
И опять все рассмеялись, дружно, счастливо и весело.
— Значит, все, что мы тут сделали… было напрасно. — Заозерский махнул рукой куда-то в угол.
— Как же это напрасно! Да вы же замечательные люди. Да что я, по себе не знаю, чего вам стоило остаться самими собой! Напрасно! Вы же герои! Я уже не говорю про эту вашу защиту. Она еще, ой, как пригодится… Жаль, что Арефьева здесь нет. Вот забрали бы его — и в Москву. Там бы сообща все обмозговали — и за дело. Медлить больше нельзя. Тут у нас еще кое-какие пути намечаются, но об этом после…
— Так где же Сергей, Эрик? — спросил Ермолов.
— Нет больше Сергея, Иван Иванович. Вот все, что осталось от Сергея. — Эрик достал из кармана небольшой ролик магнитной проволоки.
МАГНИТНАЯ ЗАПИСЬ ГОЛОСА
СЕРГЕЯ АРЕФЬЕВА
Две или три недели я не был дома. Сначала я ночевал на скамейках парков и в ожидальных залах аэропорта. Затем я уехал за город. Это спасло меня. Если б я остался еще некоторое время в городе, не знаю, что бы со мной было…
Я сошел на станции Светлое. Удачное имя придумали для этого места. Ровное зеленое поле с редкими березками открыто солнцу и ветру. На горизонте — веселый лес, подернутый осенней рыжинкой.
Я спрыгнул в наполненный бурой сырой листвой кювет, выбрался из него и зашагал к лесу. Я шел быстро и энергично, хотя торопиться мне было некуда.
Почувствовав усталость, я улегся на траве. Пахло свежескошенным сеном. Воздух был по-осеннему прозрачен и легок. Я смотрел вверх. Небо казалось мне ситцевым шатром, а солнце черной дырой. Я думал: почему солнце освещает землю, зачем оно это делает?
Я услышал треньканье какой-то певчей птички. Простенькая мелодия растворялась в солнечных лучах и пропадала. Ветер, прибегавший из леса, ласкал меня и что-то нашептывал. Напрягаясь, я пытался понять его язык, но он все время сбивался на невнятное доброжелательное бормотание. Я обессилел и заснул, и на лице моем было тепло солнца. Я спал долго и крепко и проснулся только под утро, когда небо стало едва заметно бледнеть и звезды растворились в нем, как сахар в молоке. Я продрог и долго не мог согреться, бегая по лужайке и хлопая себя руками.
Все, что происходило со мной потом, я помню плохо. Было много ярких минут и острых ощущений, но последовательность их была стерта из моей памяти, и я никак не мог разобраться, что было сначала, а что потом.
