Эдгар Пенгборн - Дэви
Кстати, я думаю, то, что Дион настоял на помиловании вместо мести, было первым случаем в современной истории, когда светский правитель выдержал давление Церкви и продержался целых четыре года. В правление Моргана Великого этот вопрос не возникал Морган был руками и ногами за Церковь; он был воином Господа и энтузиастом, который был одинаково счастлив, как обращая человеческие мозги в другую веру, так и круша их топором. Полагаю, все зависело лишь от того, осмеливались ли возражать ему.
И через некоторое время Церковь может обнаружить недовольство окончанием династии Морганов и президентством Эрмана Солтера. Солтер прекратит ту предварительную работу, которую мы вели в направлении освобождения от рабства; он разрушит наши начинания в развитии светских школ, и больше не станет кощунственных разговоров о смягчении запретов на книги Былых Времен и серьезную учебу. Но когда с этими делами будет покончено, медовый месяц Церкви с Солтером, скорее всего, подойдет к концу. Солтера снедает жажда власти, а это заболевание заканчивается катастрофой так же неизбежно, как и рак. Солтер уважает Церковь только за ту материальную силу, которую она извлекает из власти над людскими умами, но вовсе не по религиозным соображениям, и уж точно не за то временное добро, которое делает Церковь (как один из искреннейших ее врагов, я признаю, что добра она делает немало). Солтер — прагматичный человек в самом грустном смысле этого слова: искусство для него — чепуха, красота несущественна, милосердие — слабость, любовь — иллюзия, из которой можно извлечь пользу, а философские вопросы — пустая трепотня. Я хорошо знаю его, потому что парень пытался подобраться к Диону именно через меня, вскоре после того, как забавный случай забросил нас с Ники в президентское окружение и сделал важными персонами. Солтер был довольно откровенен относительно своих взглядов, пока считал, что я имею какую-то ценность. У него не было никаких убеждений — ни религиозных, ни агностических, ни атеистических, — а просто религиозная маска, одна из многих, которые он носит для удобства. Когда подобный человек правит — а так случалось и в Былые Времена, — держи ухо востро!
Нет, правда — в одно прекрасное утро мы можем увидеть на западе маленький неуклюжий парус в океане…
Вчера днем Дион, бродя под дождем с Норой Северн, зашел к нам и сказал, что не хочет быть Правителем. Мы уже слышали подобные слова раньше, и они имеют некоторый смысл, но все же большинство из нас надеется, что его можно уговорить. На последнем общем собрании было избрано пять человек, чтобы написать пробную конституцию, как это было в Былые Времена. Теперь мы обсуждаем множество политических идей. А и в самом деле, ведь наступит день, когда на этих островах будет проживать большее количество народа, которому понадобятся большие формальности.
— Я должен быть признан неспособным правителем из-за самого факта, что я правил в Нуине, — сказал Дион. — Автократ, в подчинении у которого находилось около миллиона человек… Нелепо рассчитывать, что какой-то человек не изменится на таком посту, не правда ли? Я буду все время бояться, что во мне воскреснут старые привычки. Дэви, тот день восемь лет назад… когда ты и эта Симпатяшка очутились на службе… Мне кажется, это было восемь лет назад, так ведь?
— Первое мая триста двадцать третьего года, — сказала Ники, посмеиваясь.
— Да. Как вы думаете, почему я так вцепился в вас по того, как Фестиваль Дураков закончился? Да, конечно, нашлась Ники, которую я два года не видел и даже думал, что она мертва. Маленькая негодница всегда была моей любимой кузиной. Но причиной было не только это. Я начал не доверять себе уже тогда, хотя моему Регентству не было и года…
Я вспомнил тот день. Я часто его вспоминаю, это доставляет мне удовольствие. Нам с Ники было по двадцать лет. Мы уже два года жили в Олд-Сити — тайком, потому что Ники сбежала из семьи и очень боялась, что ее обнаружат. Она прекрасно знала, насколько серьезными будут попытки вернуть ее назад и как шум и суета помешают той работе, которой она отдавалась душой и телом. Ее работа с Еретиками была нелегальной, важной и опасной. Я же работал ради денег, на мебельной фабрике — Сэм Лумис научил меня столярному делу, когда мы странствовали с Бродягами Рамли, — а другой моей работой была учеба, чтение запретных книг под руководством Ники и Еретиков, принявших меня в свои ряды именно из-за Ники. И моя любимая вспыльчивая женушка победила там, где была вынуждена оступиться моя приемная мать — мамочка Лора из Бродяг. Однако в тот день, двадцать девятого апреля, — накануне Фестиваля Дураков, который на сутки погружает Нуин в веселое безумие перед более изысканными радостями первого мая — в тот день мы с Ники были беззаботны. Весь город веселился, охваченный восхитительной бездумной силой ясного весеннего вечера, когда по небу плывут подсвеченные лиловым облака. Повсюду выступали уличные певцы, и цветочницы разносили аромат сирени.
Мы сказали, что пойдем немножечко прогуляемся, что будем держаться подальше от празднеств и безрассудных выходок. Однако поскитавшись по улицам, забежали в таверну, где пиво оказалось чересчур уж хорошим… Ох, не успели мы и глазом моргнуть, как уже спрашивали друг у друга: что может быть плохого, если мы заглянем на пару минут на Дворцовую площадь чтобы послушать певцов? А если из укромного местечка посмотрим избрание Короля и Королевы Дураков?.. И все же Ники рассказала мне потом, что у нее было предчувствие грядущей концовки нашего легкомыслия. Я помню, что во время прогулки Ники пыталась определить, как точно она сможет управлять мною без помощи рук — она то и дело пихала меня бедром, и именно при таком управлении мы добрались до Дворцовой площади и были совершенно не пьяные, просто счастливые…
Этому обычаю, пожалуй, лет сто — накануне Фестиваля Дураков по Дворцовой площади проезжает мальчишка на белой лошади. На голове его — шапка с бубенчиками, а в руке — длинный хлыст с мягкой шелковой кисточкой на конце. Он появляется между закатом и десятью часами вечера, но точного момента не знает никто. Мальчишка скачет по площади, задирая толпу, а его забрасывают цветами. Наконец, он отмечает ударом хлыста мужчину и женщину, избирая их на следующие двадцать четыре часа Королем и Королевой Дураков. Их возводят на трон, установленный на ступенях президентского дворца, и сам Президент выходит, чтобы короновать их. Он преклоняет перед ними колени с подобающими церемониями, и далеко не все они комичны. Обычай омывать ноги Короля и Королевы уже вышел из употребления во времена Диона, но…
Это случилось с Ники и со мной. Толпа была большой, дневной свет угасал, и все же моя госпожа должна была выделяться из толпы хорошеньких девчонок, как бриллиант среди стекляшек. А я определенно был ее спутником, и у меня были рыжие волосы… В общем, мальчишка на белом коне, заставив толпу расступиться, устремился прямо к нам, и кисточка на его хлысте коснулась Ники и меня. Затем набежали люди, смеющиеся, добрые, шумно-пьяные, неуклюжие, подняли нас на плечи и понесли к трону. И Регент Нуина, Дион Морган Моргансон, показался в своем смешном одеянии и увидел Ники, испуганную — я знаю, что она испугалась, — растрепанную, смотрящую прямо перед собой… У Диона побелели губы. Он тут же приказал одному из служителей принести серебряную лохань, которую раньше использовали в этой церемонии — я был чересчур невежествен, чтобы понять, что такого поворота не ожидал никто, — и омыл в лохани наши ноги, хотя это не было частью ритуала уже добрых тридцать лет…
