Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
- Что бы ни случилось, Бессаз, я уверен, вы будете вести себя достойно...
- Да, - просто ответил Бессаз, словно хотел поскорее закончить этот тягостный разговор. - Это судьба... Я восприму все как должное...
- Ведь поймите, - вдруг сделался словоохотливым Тарази, - я бы мог вас обманывать, хитрить, - словом, обнадеживать. Но зачем? Я вам сказал бы: езжайте, отдохните, и, когда с вами что-нибудь случится, я снова постараюсь помочь. Но зачем? - повторял Тарази, словно боялся, что Бессаз не поймет до конца, и вдруг обнял Бессаза на прощанье и задрожал весь от горя и бессилия...
Бессаз уловил его состояние и, второпях целуя Тарази в бороду, подумал: "Такой человек страдает из-за меня..." - а вслух сказал, обращаясь к Тарази:
- Это судьба, - и, через силу улыбнувшись, быстро спустился вниз.
И Тарази услышал, как лениво затопала лошадь по каменистой тропинке, увозя от него навсегда Бессаза - дитя человеческое, которого Тарази воскресил во второй раз, но который, увы, еще до появления на свете, оказался обреченным...
Долго прислушивался Тарази к скрипу повозки, а потом в доме наступила полная тишина. Странная, даже чем-то пугающая, она была столь необычна, что Тарази опустился на ступеньки лестницы и сидел так и смотрел на желтоватые стены, на которых застыли капли воды, на потолок, из щелей которого, пошевеливаясь, выглядывали, как усики, стебли мха.
Такой тишины уже давно не было в доме. Тарази закрыл глаза. Чувствовал он, что истратил все, что теплилось в нем, и теперь к нему, освобожденному, снова подкрадывалась хандра.
Усилием воли Тарази заставил себя подняться, посмотрел в конец коридора, где была комната Армона. Серая пелена застилала глаза, и, хотя Тарази шел посередине коридора, каждый выступ в стене, ручка двери задевали его, толкали в бок. Будто кто-то в потемках подводил его ко всему острому, твердому - и все это сделалось для него враждебным.
Тарази улыбался улыбкой пьяного человека. Его тешила эта игра, этот двойник, который легко и ненавязчиво направлял каждый его шаг к стене, чтобы ударить, поцарапать, толкнуть.
- Армон, - позвал Тарази тихо.
Армон сидел с видом глубоко оскорбленного человека, но, едва Тарази, ударившись боком о проем двери, перешагнул порог, ученик встал и, не зная, как вести себя, опустил голову.
Они повздорили сегодня утром, кажется впервые с тех пор, как знали друг друга. Поэтому Армон не вышел провожать Бессаза и сидел в комнате, переживая. Он не хотел, чтобы Хатун ехала с Бессазом, - боялся, что впадет она в отчаяние, увидев, что Бессаз снова стал черепахой... не вынесет удара, сойдет с ума.
Но Тарази стоял на своем, объясняя, что, коль скоро молодые решили пожениться, пусть Хатун сама все увидит - час за часом - и так ей легче будет перенести утрату.
- Вы бессердечны! - закричал Армон и, рассердившись, ушел к себе. Но сейчас первое, что бросилось ему в глаза, - отрешенный взгляд, странная улыбка Тарази, и Армон шагнул, чтобы взять его холодные руки.
- Вы озябли? - виновато спросил он.
Тарази лишь мельком глянул на Армона - хотелось ему поскорее уйти и остаться одному. В минуты черной хандры даже близкие становились ему в тягость, но Тарази не хотел обижать Армона раздраженным словом или небрежным жестом.
- Я пришел сказать... - с трудом разжал отяжелевшие губы Тарази, и было такое ощущение, что говорит не он, а его двойник со стороны. Займитесь чем-нибудь... Ступайте к отцу в суд, побудьте... Нет, нет, не подумайте... - злясь на себя, махнул рукой Тарази - он боялся, что Армон не сможет понять, как тяжко ему сейчас, приходится через силу объяснять, хотя объяснять он ничего никому не обязан.
- Вы хотите побыть один? - дрогнул голос Армона. Только теперь он понял, что к учителю вернулась его всегдашняя хандра - после дней подъема, споров, нервотрепки и разочарования. Ясно, ведь Тарази пережил потрясение...
Тарази молча вышел и, направляясь к себе, подумал, что вот так всегда, он не может что-то вразумительно объяснить, его неправильно понимают, считают бог весть каким жестоким, бессердечным, нелюдимым, и не только такие, как Армон, которые в общем-то плохо знают его, - но и сестра, которая нянчила его и должна была чувствовать каждое движение его души, и жена, прожившая с ним два десятка лет... "Джалут", - усмехнулся он, вспомнив обвинение аскета.
"А ведь те, кто нелюдим, - всегда с людьми", - подумал Тарази и, добравшись к постели, пощупал ее, словно хотел убедиться, что никто чужой, скажем тот же Джалут, не занял ее.
Первые минуты казалось, что он и не лежит вовсе, а держит на своих плечах тяжесть, равную тяжести собственного тела. Он повернулся на бок и уткнулся носом в прохладную стену, которая вся была пропитана запахом плесени, а ведь до сегодняшнего дня он ее не чувствовал...
Узкая полоса постели, прижатая к стене, и была тем местом, где Тарази чувствовал успокоение, а дальше, вся остальная часть комнаты - чужой мир, на который смотреть даже не хочется. Мир этот все удалялся, закрываясь легким туманом...
VI
Высокий, тощий человек, с пятнами песи на лбу и под глазами, пронзительно глянул на сына, когда тот зашел к нему в здание суда, и лицо его застыло в жалостливой гримасе. Никогда еще старик не видел Армона таким подавленным и исхудавшим.
- Рассказывай, но покороче. В зале меня уже ждут, - тихо сказал отец.
- Соскучился... вот и пришел повидать, - пробормотал Армон, отводя глаза в сторону.
- А... - сконфуженно вымолвил судья. - Значит, дела совсем плохи. И ты скоро опять возвращаешься под защиту отчего дома. Так?
И раньше, когда в город приезжал Тарази, Армон перебирался в дом на холме и не появлялся в семье подолгу, зато возвращался к отцу всегда в хорошем настроении, уверенный в себе и оттого, наверное, немного дерзкий. Ссорился с отцом, если тот отмахивался от его рассказов, подолгу не разговаривал с ним, когда отец, ворча, называл его и Тарази - дахри [Дахри - презрительное обращение к немусульманину-материалисту], учениками дьявола.
Старый судья знал, что они возятся с черепахой, пытаясь опять возвратить ей человеческий облик (два анонимных доноса, уже поступивших на днях к судье, обвиняли тестудологов в колдовстве), но по виду сидевшего напротив сына понял, что ничего у них с этой затеей не выходит.
- Ну, ладно, - сказал судья, - вставая. - Не хотел бы ты послушать это дело? Любопытное весьма... Речь как раз пойдет о колдовском танасу-хе...
Армон кивнул, но, когда отец направился к двери, поднял руку, чтобы остановить его, но передумал и вышел на улицу, чтобы вместе с толпой войти в зал с главных ворот суда.
Привратник, со скучающим видом стоящий у входа, увидев Армона, поспешно отскочил в сторону, подобострастно кивая...
