Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.
Подобная популярность кратковременна, как и всякая другая. Затруднения, с которыми отцу приходилось бороться, росли гораздо быстрее, чем возможности из них вьшутаться. В таких случаях благоволивший к нему король приходил ему на помощь, а затем ласково журил провинившегося. Отец давал твердые обещания исправиться; однако его наклонности, жажда привычных похвал, но более всего - демон азартной игры, всецело им овладевший, делали самые лучшие намерения моего родителя недолговечными, а обещания пустыми. При своей чуткости он стал замечать, что его влияние в блестящем кругу убывает.
Король женился; надменная австрийская принцесса, ставшая королевой Англии, а значит, законодательницей мод и вкусов, с неодобрением смотрела на привязанность, какую питал к моему отцу ее царственный супруг. Отец почувствовал, что его падение близится; но, вместо того чтобы воспользоваться последним затишьем перед бурей и спастись, он пытался забыть о надвигавшейся беде, еще больше предаваясь удовольствиям - этим коварным и жестоким вершителям его судьбы.
Король был человеком добрейшей души, но легко поддавался влияниям и теперь охотно подчинился своей властной супруге. Она сумела внушить ему сперва неодобрение, а затем и отвращение к безрассудствам моего отца.
Правда, его присутствие разгоняло тучи; его сердечность и прямодушие, блестящее остроумие и подкупающая доверчивость были неотразимы; и только на расстоянии, когда царственному другу сообщалось о новых провинностях отца, тот терял свое влияние на короля. Королева искусно умела продлевать эти отсутствия и собирала все новые обвинения. Монарх стал видеть в моем отце постоянный источник беспокойства; за краткое удовольствие, доставляемое его обществом, приходилось расплачиваться, выслушивая скучные нотации и неприятные сообщения о проступках, которые нельзя было опровергнуть. Король решил сделать последнюю попытку наставить моего отца на путь истинный, а в случае неудачи навсегда отдалить от себя этого человека.
Их встреча была, несомненно, исполнена драматизма. Могущественный монарх, известный своей добротой и долго проявлявший снисходительность, увещевал друга; то просьбами, то порицанием он убеждал его, ради его же пользы, покончить с обольщениями, которые и сами от него уже ускользали, и найти своим редкостным дарованиям достойное поприще, где он, его король, будет ему опорой и покровителем. Отец мой оценил доброту короля; в нем на миг проснулось честолюбие; он подумал, что ему в самом деле следует заменить забавы более высокими целями. Он искренне и пылко пообещал то, что от него требовалось, и в знак неизменного расположения получил от своего царствен-Том I. Глава первая 161 ного покровителя сумму, достаточную для уплаты наиболее неотложных долгов и вступления на новый путь.
В ту же ночь, еще полный благодарности и намерений исправиться, он проиграл все эти деньги - и вдвое больше. В своем стремлении отыграться он удваивал ставки и наделал долгов, уплатить которые не имел никакой возможности. Стыдясь снова обратиться к королю, он покинул Лондон, его обманчивые утехи и неотвязные невзгоды, и с единственной своей спутницей - бедностью - укрылся среди холмов и озер Камберленда15.
В Лондоне долго вспоминали его привлекательную внешность, несравненное обаяние и блестящие остроты, которые передавались из уст в уста. Но когда спрашивали, куда исчез этот баловень общества и сотрапезник вельмож, этот яркий луч, озарявший все веселые празднества, в ответ слышали, что он впал в немилость и дела его плохи. Никто не подумал, что за доставленные удовольствия следовало заплатить деятельной помощью и что долгую службу первого острослова при отставке полагалось вознаградить пенсией. Король сожалел об отсутствии моего отца, превозносил его таланты, любил повторять его остроты и рассказывать о пережитых вместе забавных приключениях. Но на этом воспоминания кончались.
Отец мой был позабыт, но сам ничего позабыть не мог. Он тосковал о том, что было ему важнее воздуха и пищи, - об удовольствиях, о восхищении знатных особ, обо всей роскошной и утонченной жизни великих мира сего. Тоска довела его до нервной горячки. Во время болезни за ним ухаживала дочь бедного крестьянина, у которого он поселился. Она была миловидной и кроткой, а главное - нежно о нем заботилась. Неудивительно, что недавний кумир светских красавиц, даже кумир поверженный, показался скромной сельской девушке неким высшим существом. Между ними возникли чувства, приведшие к злополучному браку, плодом которого стал я.
Вся нежность и кротость моей матери не утешили отца, и он продолжал сокрушаться о своем падении. Непривычный к труду, он не знал, как прокормить семью, а семья между тем увеличивалась. Порой он подумывал обратиться к королю, но гордость и стыд некоторое время удерживали его от этого шага.
Прежде чем крайняя нужда вынудила моего отца на что-то решиться, он скончался.
Перед смертью ему представилось будущее жены и детей; он ужаснулся нищете, в какой оставлял их. Последним его усилием было письмо к королю, полное трогательного красноречия, а местами блиставшее остроумием, которое составляло часть его существа. Он вверял царственному другу свою жену и сирот, полагая, что лучше обеспечит их своей смертью, чем сумел бы при жизни. Письмо он поручил некоему дворянину, не сомневаясь, что тот окажет ему эту последнюю, такую небольшую, услугу и оно будет вручено королю в собственные руки.
После отца остались долги, и его жалкое имущество было тотчас захвачено заимодавцами. Мать, оставшись с двумя детьми без всяких средств к существо162 Последний человек ванию, долгие месяцы ждала ответа на письмо, но он так и не пришел. За всю свою жизнь она не бывала нигде дальше родительской хижины и не представляла себе ничего роскошнее ближайшего поместья. При жизни моего отца она слышала от него о короле и придворном круге. Но этот круг, столь ей чуждый, с утратой того, кто придавал ему достоверность, стал казаться ей не более чем сказкой. Если бы она все же набралась смелости обратиться за помощью к знатным особам, о которых упоминал ее муж, то неудача, постигшая его собственную просьбу, заставила бы ее отказаться от этой мысли. Поэтому она не видела выхода из нищеты. Постоянные заботы, тяжелый труд, печаль о том, перед кем она по-прежнему благоговела, и хрупкое от природы здоровье скоро навсегда освободили мою мать от нужды и горя.
Судьба ее осиротевших детей была поистине безотрадной. Ее собственный отец был выходцем из другой части страны и к тому времени тоже покоился в могиле; у детей не оставалось никакой родни, чтобы их приютить; они оказались отверженными, нищими и даже самое скудное пропитание могли получать только из милости; они считались крестьянскими детьми, но были очень бедны, - родители, умирая, оставили их, как обременительное наследство, скуповатым местным благотворителям.
