Джек Финней - Меж трех времен
— Десятый этаж, пожалуйста.
И молчала, упорно глядя в затылок мальчика-лифтера в квадратной шапочке, пока он не распахнул для нас двери на десятом этаже.
Едва двери закрылись, она повернулась ко мне и ледяным тоном проговорила:
— А теперь я требую объяснения вашей поразительной грубости.
Из-за поворота коридора вышел навстречу нам какой-то мужчина, помахивая ключом от номера.
— Погодите. — Она обошла меня, миновала две закрытые двери, роясь по пути в своей сумочке. Найдя ключ, она нагнулась к своей двери, отперла ее и раздраженно вскинула подбородок, приглашая меня войти. Закрыв дверь изнутри, она прошла мимо меня — ее номер был намного просторней моего — и обернулась. — Итак?
Ответ у меня был готов.
— Мне очень жаль, что так вышло, и я искренне прошу у вас прощения. Но, видите ли, я не могу рассказать вам всего. Я… можно сказать, детектив. Ищу одного человека. Я уже собирался сесть в такси, когда мне почудилось, что я вижу его. Поэтому я закрыл дверцу…
— Захлопнул!
— Пусть будет так. Но я спешил и не мог тратить время на объяснения, иначе упустил бы его.
— И что же… это был человек, которого вы ищете?
— Увы, нет. Я ошибся.
Она шагнула ближе, испытующе вглядываясь в мое лицо:
— Это правда, Сай?
— Более-менее. Во всяком случае, очень близко к правде.
Она посмотрела на меня снизу вверх, а затем сделала то, что порой делает любая женщина, — положила ладони мне на плечи, прижав локти к моей груди. Такое движение как-то странно действует на мужские руки: невозможно удержать их опущенными вдоль тела. Так что это случилось не по моей воле, отнюдь не по моей! Она оказалась так близко, я вдыхал запах ее духов, и она была так хороша, что мои руки сами по себе вскинулись, сжали ее в объятиях, и не успел я опомниться, как уже крепко целовал ее, прижимая к себе. Затем человечек в моей голове бросился к пульту, налег изо всей силы на рычаги, и я… Господи, как же я не хотел этого делать, и сознавал, что не хочу этого делать… но я опустил руки и отступил от нее.
— Простите, ради Бога. Я не хотел… не намеревался…
Джотта с улыбкой кивнула:
— Знаю. Зато я хотела. Все это моя вина. Вы хороший и верный муж, правда? Ну хорошо, Сай, присядьте; я не стану вешаться вам на шею.
Я не мог с воплем выбежать из номера, а потому подошел к креслу у окна и сел.
— Что верно, то верно — это ваша вина. Вы слишком привлекательны. Даже больше чем слишком.
— Не думаю, что вам бы хотелось медленно снять с меня одежды…
— Эй! Заткнитесь, ладно? Заткнитесь, и все.
— Разумеется, я бы не сопротивлялась! Я бы расстегнула…
— Ну так валяйте.
— Ладно. Но это… нехорошо.
Я не кивнул, но и не покачал головой, потому что она была права: это было бы нехорошо. Но почему же, черт возьми, должно быть именно так? Почему нельзя просто отрешиться от всего остального? Как будто на маленьком необитаемом острове. «Довольно, — сказал я себе, — довольно!» — и встал.
— Господи, вы только посмотрите, который час!
— Хорошо, я отпущу вас. — Джотта подошла к двери и, коснувшись дверной ручки, обернулась ко мне. — Но… знаете, Сай, почему я оказалась здесь, в Нью-Йорке? Я проматываю небольшое наследство, только и всего. Трачу деньги и развлекаюсь понемногу. Так почему бы мне не помочь вам? Времени у меня достаточно, и я наверняка могла бы в чем-то вам пригодиться.
— Конечно, — сказал я, — само собой, отлично.
Она распахнула дверь, я сделал вид, что пытаюсь бочком, с испуганным видом проскочить мимо нее, она сделала вид, что бросается на меня — и мы дружно улыбнулись. А затем я отправился в свой номер, всего тремя дверями дальше, и все еще улыбался: все-таки Джотта была очень славной девушкой.
20
Мне нужно было убить вечер, но он не хотел умирать и отбивался изо всех сил. Какое-то время казалось, что он победит и девять часов так никогда и не наступит. С охапкой газет я лежал на кровати, сбросив ботинки и подоткнув подушки под спину. Однако и «Уорлд», и «Экспресс», и «Трибюн», и «Пост» напоминали мне те незнакомые газеты, которые покупают на отдыхе; смешные газеты с непривычным шрифтом и заголовками новостей о людях и событиях, которые ни в коей мере тебя не касаются. Даже комиксы в них были какие-то странные: «Простак Макчокнутт», «Леди Щедрость», «Дедуля-хитрец», «Запойный Браун», «Мулатка Мод». И в них совершенно точно не было ничего смешного.
Я пролистал свежий номер «Вэрайети», все еще разыскивая Тесси и Теда, но так и не нашел. Просмотрел «Артисте Форум», отдел писем от читателей — тоже ничего. Одно письмо меня позабавило: «Кливленд, Огайо. Редактору „Вэрайети“. Я прошу расследовать истинность сообщения из Кливленда. На этой неделе я выступаю в „Гранде“ и хотел бы сообщить вам, что на самом деле отмечен в афише как самый смешной комик. Нижеследующие подписи актеров, выступающих с номерами в том же представлении, подтверждают этот факт. Сэм Моррис».
Ниже «Вэрайети» добавляла: «Подписи, на которые ссылается автор письма, таковы: Фрэнк Рутледж, Дж.К.Брэдшоу, Грейс Бэйнбридж, Четыре Юнца, Дон Фабио, Миллер и Мэк, Онри Орторп с труппой и У.Г.Роркоф, импресарио».
Номер «Вэрайети» за прошлую неделю лежал на батарее; я дотянулся до него и, сидя на краешке кровати, отыскал страницы с обзорами выступлений за пределами Нью-Йорка. Это были набранные убористым мелким шрифтом колонки — обзоры афиш варьете по всем Соединенным Штатам, город за городом, театр за театром, сжатые, микроскопические обзоры — мне подумалось, что пишут их местные жители, сообразуясь с объемом, который оплачивает «Вэрайети» — а она, скорее всего, платила негусто. Я отыскал Кливленд, штат Огайо, затем, посреди длинной колонки: «театр „Гранд“ (Дж.Г.Мичел — управляющий; кассир, U.B.O.: репетиции по понедельникам в 10 ч.) — Дон Фабио, хороший „человек-змея“; Миллер и Мэк, превосходное пение и танцы; Фрэнк Рутледж и компания, в главной роли Грейс Бэйнбридж, скетч „Наша жена“ — весьма недурно; Онри Орторп и компания, эффектные танцоры; Сэм Моррис, монологи в немецком стиле — неудовлетворительно; Четыре Юнца, неплохие велосипедисты».
И я снова уселся на кровати, воображая себе, как Сэм Моррис сбегает вниз, в вестибюль отеля, чтобы купить вот этот номер «Вэрайети», как только в киоск привезут свежие газеты. Возможно, он отошел с газетой в укромный уголок вестибюля, отыскал набранные мелким шрифтом убористые колонки, отыскал Кливленд, театр «Гранд», поднес газету поближе к глазам, нашел свое имя и стоящее рядом с ним тошнотворное словцо «неудовлетворительно». Нетрудно представить себе, какие чувства отразились на его лице: боль, гнев, быть может, испуг. Затем он бросился к конторке, стоявшей там же, в вестибюле, написал вот это письмо, краткое и полное достоинства, помчался с ним в «Гранд» и обошел кулисы, подходя ко всем, кто был упомянут на афише («Само собой, Сэм, я с радостью подпишу. Нечего этому деревенскому бумагомараке над тобой измываться!»). Наконец, желая доказать, что он действительно самый смешной комик в афише этого представления, Сэм Моррис добывает для своего протеста даже подпись импресарио. Что за тяжкая жизнь… бедные Тесси и Тед.
