Юрий Никитин - На Темной Стороне
И хотя оба знали, что такое практически невозможно, но других объяснений не было вовсе. Не знали только, что те, кто знал больше или же догадывался, тоже приняли эту версию.
Как наименее опасную.
В кабинете Кречета с утра, как обычно, собрался основной состав кабинета. Здесь были как министры Краснохарева, так и люди администрации Кречета. Получив указания, вылетали пулей, несмотря на солидные габариты, остальные сталкивались лбами над разложенными по столу бумагами, вырабатывая спешные решения по горящим вопросам, а они все горящие, экстренные, болезненные.
В молчании мы наблюдали за имперской эскадрой. Съемка велась со спутника, мы видели только темную поверхность Баренцева моря, не сразу проступили зеленые точки, затем компьютеры увеличили их до схематических чертежей авианосца, кораблей сопровождения.
На темных экранах призрачные корабли из зеленых линий казались нереальными, но я как наяву представил себе этот стальной кулак, что с мрачным упорством двигается вдоль наших берегов, ежеминутно пробуя оборону, отыскивая слабые места, расшатывая, расширяя бреши, в то время как пятая колонна в Москве твердит о примате общечеловеческих ценностей: так даже наши доморощенные идиоты называют ценности имперской жизни...
Компьютеры рисовали все больше деталей, теперь можно было каждый корабль рассматривать в отдельности, в трехмерной проекции, заглядывать в его помещения, в рубки управления, в то время как рядом в окошке бежали цифры: грузоподьемность, скорость, мощность турбин, количество ракет, а когда курсор нечаянно перемещался на корпус, то услужливо выдавались параметры и марки стали, толщина брони, количество углерода, примесей...
Яузов отошел в сторонку и манипулировал с мышью, разворачивая и просматривая новейший миноносец, только что поступивший на вооружение седьмого флота Империи. Быстрый и маневренный, он считался первым миноносцем-невидимкой, но сейчас этого невидимку рассматривали как жука на булавке.
Меня лично все это плавающее железо не интересовало, я раскрыл свой ноутбук... за спиной прозвенел легкий вскрик. Все экраны залил слепяще белый свет. Затем от краев пошла тьма, словно камеру пинком швырнули вверх. Слепящее пятно стало оранжевым, затем алым, красным, багровым. И тут только я различил в зловещей багровости эти пятна, которые сразу вызвали ассоциации с раковыми, хотя умом понимал, что при той температуре уже испарились огромные стальные корабли, рак не при чем, разве что тот, которые разъедает плоть выживших, плоть земли, воды, воздуха...
– Это... – проговорил Коломиец дрожащим голосом, – это... что же?
– Что-то взорвалось, – предположил Мирошниченко.
Яузов метнул на чересчур умного пресс-секретаря раздраженный взгляд:
– Да ну?.. Я уж подумал, салют.
– Это бомба? – спросил Коган.
Он побледнел, глаза стали страдальческими. Яузов неподвижно смотрел в экран, пробурчал:
– Ядерные заряды не закрепили. Хорошо, одна шарахнула... А если бы остальные сдетонировали?
И хотя все знали, что атомные заряды детонировать не могут, я чувствовал как страх метнулся по огромному кабинету с такой силой, что заколыхались шторы.
– Что-то начнется, – вздохнул Коломиец. – Что начнется, а?
Яузов отмахнулся с великолепной небрежностью:
– Да ничего не начнется!
Коломиец оглянулся на Кречета. Кречет стоял как утес на Волге: с серым побитым ветром и оспой лицом, неподвижный и молчаливый. Как отец народа, он все все еще старательно сдерживал в себе Скалозуба и учился терпеливо слушать этот самый народ хотя бы в лице своей команды, вместо того, чтобы в две шеренги этих вольтеров...
– Но как же, – жалобно вякнул Коломиец, – авианосец вовсе испарило!
– Вместе с половиной флота, – подтвердил Яузов с удовлетворением. – а там были и новейшие корабли! Хотя на самом деле, гм, это не так уж и круто, как повопят в газетах. Авианосцы – это вчерашний день. Все равно этот Энтерпрайзес поплавал бы еще пару лет, а потом либо на прикол, либо сразу в металлолом. Да и вообще не нравится, что ждем, когда нас ударят, а потом отвечаем... если еще в состоянии. Все-таки у того, кто бьет первым, преимущество. А этот первый постарается ударить так, чтобы уже ответить не смогли. На самом деле в нашем успехе слишком много везений и удач.
Егоров держался в сторонке, помалкивал. Понятно, все висело на волоске. Если бы с авианосца издали заменили прикрепленную к брюху вертолета атомную мину, то могли бы тут же отправить вертолет от флота как можно дальше.
Он поймал на себе острый взгляд Сказбуша. Старый разведчик понимает, что Егоров своим уходом из войск особого назначения не порвал все связи, что тревожит и раздражает главу ФСБ: ведь все нити должны быть в его руках, руках директора! Но сам же понимает, что следят и перехватывают прежде всего людей из его окружения.
– Что, – сказал он негромко, приблизившись вроде бы невзначай, – есть еще какие-то идеи?
– Есть, – ответил Егоров уклончиво.
– Какие же?
Егоров скупо улыбнулся:
– Мои идеи, как вы понимаете, никого отношения к этому несчастному случаю не имеют. На имперском авианосце по халатной небрежности произошел атомный взрыв. Что делать, когда много ядерного оружия, какое-то из них сработает... Вы же знаете, даже незаряженное ружье раз в год стреляет. А там были сотни заряженных боеголовок!.. Ну, пусть не сотни. Но за штук пятьдесят ручаюсь.
Сказбуш кивнул с раздражением на красивом аристократическом лице:
– Да-да, конечно. Об этом все газеты и напишут. Вон Забайкалов уже строчит ноту протеста имперскому правительству! Мол, как они смеют плавать возле наших берегов с неисправными атомными бомбами на борту! Еще и компенсации потребует, вы же знаете Забайкалова...
– Уже знаю, – улыбнулся Егоров. – Но Империя вместо этого флота пришлет другой. Хотя и с некоторой задержкой... Мы просто обязаны отвечать ударом на удар... но не обязательно в том же месте. Ответы могут быть неадекватными. К примеру, они обрушили наш рубль, мы обрушим что-то у них. А на Аляске, в Калифорнии или в Майами – это выберем сами.
Справа от меня Коган сказал скептически:
– Ну и что? Крику много, а шерсти мало. Конечно, это им влетит в копеечку. И молодых здоровых самцов стало поменьше. Но там в глубине империи остались живородящие самки, мигом новых нарожают. Так что это булавочный укол...
– Зато по самую головку, – возразил Коломиец с энтузиазмом. – а они страсть не любят, когда шпильку втыкают не они, а им!
Я прислушивался к разговорам, а мысли текли тяжелые, вязкие. Страна лесорубов и простолюдинов, не знающие ни чести, ни каких-либо принципов, оказалась наиболее приспособленной для выживания, когда у других стран на ногах весили эти гири. У США не было тормозов в виде «Это неприлично», «Это недостойно», что останавливало другие страны, где еще оставались остатки дворянства, а от этого дворянства, что тогда еще и дворянством не звалось, проникло в самые низы, когда самый распоследний пропойца из крестьян знал, что лучше умереть, чем поклониться чужаку, а простой солдат без раздумий прыгал с горящим факелом в руке в пороховой погреб, только не дать порох врагу... да и унести чужаков с собой побольше. Поэтому США быстро разрослись, набрались мощи, затем начали теснить другие страны, а когда те опомнились, уже были запряжены в колесницу Империи.
