Сергей Гатаулин - Вирусапиенс
Виремельян задумчиво посмотрел на полковника, словно решая, что с ним делать дальше. Через мгновение он махнул рукой, и Коваля Ивана Васильевича не стало, словно никогда и не было. Он исчез, с громким хлопком растворившись в раскаленных клубах сгустившегося и ставшего непрозрачным воздуха.
– И где он теперь? – как бы между прочим спросил профессор, обходя остатки некогда нового и модного «Пассата». Задав вопрос, он в очередной раз почувствовал себя полным идиотом. Неприятное и непривычное ощущение разозлило обладателя множества научных премий. «Не слишком ли часто?» – спросил он себя, но через мгновенье забыл и посетившее его чувство, и заданный им вопрос.
– Я тут на днях столкнулся с одной интересной книжкой, и вот что в ней пишут, – улыбнулся Вирусапиенс и процитировал: – Когда же царь вернулся в Москву из Александровской слободы и, созвав духовенство, бояр, знатнейших чиновников, вышел к ним объявить об опричнине, многие не узнали его. Иоанн постарел, осунулся, казался утомленным, даже больным. Веселый прежде взор угас, густая когда-то шевелюра и борода поредели.
Профессор молча слушал…
– Никогда не думали, откуда в шестнадцатом веке взялись спецслужбы? – поинтересовался Виремельян. Всё, что было в нём от Емельяна, исчезло вместе со шрамами и грязной, окровавленной бородой.
– Опричнина! – воскликнул профессор. – Он же там такого натворит!
– Уже натворил!
Казалось, с профессором разговаривает совершенно другой человек – обновленный и просветленный.
«Да и человек ли?» – подумал Медведев, разглядывая собеседника.
– Ты прав! Я уже не человек, – улыбнулся Виремельян, воспарив над землей. – Впрочем, справедливости ради, нужно отметить, что никогда им и не был.
Сбоку раздался громкий вскрик, и проходящая мимо пожилая женщина опала в большой сугроб, наметённый позёмкой на обочине тротуара.
Медведев поспешил на помощь слабонервной старушке, дотащил ее до ближайшей скамейки, и бережно уложил на широкую заледенелую доску.
– Слегка подправив тело, доставшееся мне, – продолжал Виремельян, не обращая внимания на хлопоты профессора, – я понял, что подобная форма существования довольно занятна. И пока не надоест, решил задержаться в человеческом теле. В этом теле! – он положил руку на сердце. – Да! – вспомнил неожиданно. – Не называй меня Виремельяном. Емельянов больше нет в этом теле. Я – Вир, просто Вир.
– Почему? – удивился Медведев.
– Разум обоих Емельянов, – продолжил молодой человек, но профессор не дал договорить:
– Обоих Емельянов? – воскликнул он, широко распахивая глаза.
– Да-да! Моих соседей по разуму обоих звали так. Их сознания я отправил в Сеть. Там им легче будет поправиться – места больше. А то они в последнее время только и делали, что гонялись друг за другом, – заявил теперь уже Вир, с улыбкой наблюдая за эмоциями профессора.
А эмоции били ключом. Медведев подпрыгивал от удивления всякий раз, когда собеседник сообщал новые факты.
– Как так – отправил? – опешил профессор, замечая, что тело ничего не чувствует: ни холода, ни ветра, еще секунду назад задувающего колючий снег за пазуху. Осмотревшись, он понял, что окружающий мир замер, подчиняясь команде невидимого управляющего. Пришедшая в себя старушка застыла на скамейке с открытым ртом и поднятой ко лбу рукой, стелющаяся по земле позёмка превратилась в плотную снежную ленту, зависшую невысоко над землёй.
– А вы думали, что ваш разум сложнее моего? Лелея его исключительность, вы решили, что она не позволит переместить его в Сеть. Это как с шахматами – сегодня компьютеру нельзя стать чемпионом, а завтра исключительная человеческая привилегия – миф. Пустышка! Душа – упорядоченное собрание физических элементов и полей. Сложный набор констант – однако, как и всё сущее, подчиняющийся общим законам взаимодействия этой Вселенной, – Вирусапиенс стал похож на проповедника, несущего вечные истины в мир, убежденного и непоколебимого в своей уверенности.
Медведеву вдруг стало обидно за человечество. Нельзя сказать, что он сколько-нибудь верил в Бога, однако предпочитал с уважением относиться к вере других.
– Ты утверждаешь, что Бога нет?
– Если он вам так необходим, пусть им буду я, – предложил Вир, восторженно сверкнув глазами. По-видимому, ему очень понравилась собственная идея.
– Ты?
– Отец, и Сын, и Святой Дух, – тихо пропел Вирусапиенс. – Человек, Бог и Дух: триедин в одном лице. Я человек, наделенный могуществом Бога, и я Дух, – огласил своё резюме соискатель на должность Всевышнего, освещая пространство появившимся над головой сияющим нимбом. – Ведь я могу жить в человеческом теле. Могу путешествовать по сетям, являясь, по сути, духом, – пояснил он, величественно приподняв подбородок и облокотившись на загустевший воздух.
Профессор молчал, растерянно теребя кончик носа. Он уже давно понял, что Вирусапиенс может свободно пребывать не только в чужом теле, но и в чужих мыслях. Иногда ему даже казалось, что многое из того, что он видит, не происходит на самом деле, а является результатом внушения со стороны разумного вируса. Спорить с собеседником, который может озвучивать твои сомнения, очень трудно – если не сказать невозможно. Тем более что познаний в области теологии профессор не имел почти никаких.
– Кхм?! – скептически кашлянул он, и неожиданно встрепенулся, вспомнив о предстоящей встрече с Юрием Николаевичем.
– Да! Несмотря на мою временную задержку в вашем мире, наши договоренности о сетевом соглашении остаются в силе, – откликнулся Вирусапиенс на громкие мысли профессора. – Мне всё ещё нужен договор!
«Обязательно попрошу Бейрута научить меня думать потише», – решил профессор. И в тот же момент какая-то сила толкнула его в спину. Окружающий мир метнулся прочь. Он сделал шаг, начиная его в заснеженном дворе, споткнулся и влетел в…
– Чёрт возьми!
В неизвестную, но шикарную квартиру.
* * *– Где меня встретили вы и ваша помощница.
– Ну и история! – удивленно произнёс Медведь, когда Анатолий закончил рассказ. Вышагивая вдоль коллектора, он, не переставая, почёсывал пальцами кончик носа.
– Вам бы, молодой человек, фантастические романы писать, – добавил он и одёрнул себя. – Хотя нет! У нас не опубликуют!
Анатолий не мог поверить, что вот так запросто выложил едва ли не историю всей своей жизни незнакомым людям.
– Нет поучающего момента. У вас получается, что вы вините себя за произошедшие с вашей реальностью изменения, – продолжал небритый интеллигент тоном преподавателя старших классов. – А наша идеология, – повысил он голос, – не приемлет трепетного отношения к истории, провозглашая лозунг «Свободное творчество не имеет границ во времени»! Творчеки едва ли не каждый год без смущения подправляют ее под свои нужды. Строгают ваше древо времен без всякого смущения.
