Сергей Малицкий - Легко (сборник)
— Вы скоро умрете, Зиновий Викентьевич.
— Пора бы, Илья Петрович. Устал, знаете ли. И хотя возможность умереть очень многое значила бы для меня, спасибо вам, Илья Петрович, что вы не помогаете мне в этом.
— Я рациональный человек, Зиновий Викентьевич. Зяма Копылович. Аристарх Брусневский. Отец Никодим. Как вас там еще? Ваша бесконечность в прошлом. Моя — здесь.
— Значит, вы не забыли, как вас камнями заваливали в крепостном рву? Как ваши же выкормыши степные бандиты рвали вас лошадьми на части?
— Так же, как вы не забыли жар костра, на котором сжигали ваше тщедушное тельце! Холод камня, в который вас замуровывали живьем!
— Кстати, Илья Петрович, у меня тогда было столько времени все обдумать… Кроме того, подобные удовольствия надо чередовать. Закаляет, знаете ли…
— Помните, Зиновий Викентьевич, когда Ахилл смотрел на нас снизу из-под крепостной стены, вы сказали, что всевышний прерывает память во благо непомнящим? Что обладающий памятью, а, следовательно, знанием неминуемо станет либо абсолютом греха, либо мерилом праведности? Вам не кажется, что не тянете вы на праведника?
— Тогда я был молод. Сейчас я бы уже не был столь категоричен. Теперь я знаю, что мир нарисован одной краской, а не двумя, и все оттенки это оттенки одного цвета, а не двух. Черный — это не цвет. Это ничто.
— А все звуки лишь атональности одной единственной ноты? Пустая болтовня.
— А вы действительно считаете, что время не властно над вами, Илья Петрович?
— Я сам себе время. Я не плыву по этому течению, как все еще пока плывете вы, Зяма. Вы, «вечный» страдалец и балагур. Вы даже не поняли, что ваша доля не вечная жизнь, а вечная старость и немощность. Я сам свой выбор. Я сам свое течение.
— Кого как застанет, так тому и выпадет. Когда-то я думал так же, как и вы. Правда, вряд ли вы при этом испытываете тот же холодок по спине, который обжигал меня при этом. Все возвращается, но не все вернется. Сначала я смеялся, затем плакал, затем опять смеялся. А теперь, кажется, уже не умею ни того, ни другого. Может быть, нам рано расставаться, Илья Петрович? Или как вас там?
— Храни имя свое там, где никто не сможет его узнать. Храни имя свое и будешь неподвластен силе и стихии. Храни имя свое и будешь вечен, ибо только тайна твоя мешает смешать тебя с прахом вселенной.
— Зачем мне ваше имя? Я не знаю, как оно звучит, но мне достаточно знания, что оно обозначает. Но звоню я вам не для того, чтобы вести с вами схоластические споры. Я хочу сказать вам, что если будет на то должная воля, я уйду из этого мира, но вас я не покину.
— Значит, вы все еще служите, Зиновий Викентьевич?
— Все мы служим, Илья Петрович. Только тот, кто думает, что служит себе, служит ему, а тот, кто служит истине, тот служит себе.
— Все слова… Истина… Что ж вы, Зиновий Викентьевич, тасуете слова и понятия? Для самооправдания навешиваете ярлык истины на плотника этой вселенной? Или не может ваша душонка признаться в том, что смысл вашей веры в бесконечном стоянии на коленях?
— Тасую, Илья Петрович. Именно поэтому все еще пока здесь, с вами. Только настоящий мужчина не посчитает зазорным встать на колени перед любимой. А бог это любовь. Но что вам это слово? Не любите «плотника», любите «короеда». Только помните, что, вставая с колен, оказываетесь распростертым перед иной силой. И не вы распорядитель в ее чертогах. Вы всего лишь служка, которому поручено вымести пол.
— Вымету! — крикнул Илья Петрович в холодную эбонитовую трубку. — У меня вечность в запасе!
— У всех вечность в запасе, — ответила трубка и замолчала.
Илья Петрович медленно опустил трубку на рычаги, застегнул пиджак, подошел к окну и, прижавшись лбом к холодному стеклу, вгляделся в ночной город. Умиротворенно горели квадратики окон и пятна фонарей, медленно колышась в круговороте снежинок. Полз, заворачивая через площадь, одинокий трамвай. Подпрыгивал на тротуаре одетый не по сезону милиционер. Чернело нависшее ночными облаками небо. Город медленно опускался в тяжелое ночное забытье, готовясь исчезнуть из памяти как сон, как мираж, как неловкая фальшивая нота, как последний звук оборванной струны. «Дзинь». И все. И бог с ним. И не стоит расстраиваться. Чего ради? Ведь нет этого города, и не было никогда. И не только на карте, но и в действительности. Так что давайте думать о повседневном. О том, что происходит с нами и наяву. Слышите, что-то стучит в груди? Вы угадали. Это шестеренки бесконечности. Цепляются зубчиками друг за друга и не дают нам остановиться. И не дадут. Никогда.
1999 г.
Дополнения к книге
Минус
Странная квартира находится на нашем этаже. Каждый день разные люди приходят в эту квартиру и уходят из нее. Я могу узнать, по крайней мере, уже человек пять. Один из них — тщедушный мужчина лет тридцати с мешковатой фигурой, похожий на нищего опустившегося интеллигента. Другой — молодой франт, одетый по последней моде. Третий — накачанный уличный боец — «бык». Четвертый кажется случайно заблудившимся в нашем районе солидным бизнесменом. Пятый — более всего похож на сыщика или пройдоху. Иногда мелькают еще какие-то фигуры, но отчетливо я рассмотрел только пятерых. Они никогда не бывают вместе. Они приходят и уходят по одному.
Я смотрю в глазок и вижу того, кого встречаю чаще других. По-видимому, это хозяин. В ветхой рубашке и в штанах с отвисающими коленками он выходит на площадку с ведром мусора и, шмыгая полустертыми сандалиями, отправляется к мусорным бакам. Я всовываю ноги в дежурные кроссовки, хватаю ведро и вылетаю на площадку вслед за ним. Детское любопытство управляет мной. Я как маленький ребенок, вместо того, чтобы наслаждаться подаренной игрушкой, пытаюсь ее сломать. Возможно лишь затем, чтобы узреть тайну обыкновенной металлической пружины и зубчатых колесиков.
Сталкиваюсь с мужчиной в подъезде, говорю ему торопливо:
— Здравствуйте. Я из девятой квартиры. Вам не кажется, что пора вкрутить лампочку на этаже?
Он несколько секунд растерянно смотрит мне в глаза. Я успеваю разглядеть застиранную рубашку с надорванным карманом, блестящие от вытертости тренировочные штаны, голубой шрам, змеящийся вниз из беловатой звездочки между ключиц. Сосед моргает, машинально поправляет волосы и пытается пройти мимо, бросая в сторону неловкую фразу:
— Хорошо. Извините, что я с пустым ведром. Плохая примета. Я вкручу…
02Я излишне любопытен? Может быть. Наверное, виной всему одиночество. Хотя я и не знаю ни одного человека, которому бы оно навредило. Одиночество — это богатство. Космос, который в твоем распоряжении. То, чего не отнять, и то, что никогда не изменит. Оно всегда рядом, где бы ты ни был, в пустыне, в лесу, в собственной квартире или в многолюдной толпе. Мое одиночество не безлюдно. Я слышу голоса людей, я знаю их по именам, они живут внутри меня, они часть моего одиночества. Они влюбляются, ссорятся, умирают и рождаются вновь. Единственное их отличие от остальных людей — способ существования. Буквы, слова, предложения, сохраненные на жестком диске компьютера и в моей голове. Именно для того, чтобы их невидимая никому жизнь не растворилась вместе со мной, я вновь включаю старенький «комп», вслушиваюсь в стрекотание «винта», открываю допотопный «ворд» и касаюсь пальцами пожелтевших клавиш со стертыми буквами.
