Андрэ Нортон - Кошачьи врата : Преданья колдовского мира. Кошачьи врата
Её теперь не оставляли одну. Время от времени к ней подходит женщина и поддерживает её. Герте она казалась безлицей куклой, существом из сна или скорее тёмного ночного кошмара, которому нет конца. В руке девушка крепко, так что сглаженные временем края впивались в тело, сжимала свой единственный талисман, амулет Гунноры. Герта не молилась. Разве достигнет молитва Древней Великой, если она направлена из аббатства, посвящённого совсем другой силе?
Стиснув зубы, Герта отшатнулась от окна, сделала шаг, другой, но боль снова заставила её пошатнуться. Не помня как, она оказалась в постели, тело её изгибалось дугой. Волосы от пота прилипли ко лбу.
— Гуннора! — выкрикнула ли она или это имя прозвучало только в её сознании? Удар боли, словно копьё, пронзающее тело, дёргающая боль. Потом…
Мир, конец всякой боли. Она погрузилась в беспамятство.
— И в окутавшей её тьме услышала хриплый смех, злобный смех, угрожающий. И увидела во тьме…
Круг камней, к которым прижимаются… нет, не прижимаются, это только кажется из-за раздувшихся, разбухших тел. Они сидят, повернув чудовищные головы, и смотрят на неё выпуклыми глазами со злобной радостью и торжеством.
Герта вспомнила. И закричала, не взмолилась Древним, а закричала от страха, который она считала ушедшим, похороненным в прошлом.
Она хотела бежать, закрыться руками. Но знала, что даже если закроет таза, то не спасётся. Жабы Гриммердейла! Она безрассудно обратилась к ним, обманула их, и теперь они здесь!
— Миледи…
Слова прозвучали слабо, издалека, они не имели никакого отношения к этому ужасу. Но похоже, в них было какое-то заклинание от этих жабьих существ, потому что те исчезли. Герта, истощённая, дрожащая, открыла глаза.
Перед ней в свете двух ламп стояла Ингела, женщина, знающая травы, умеющая лечить. Значит, день, на который Герта смотрела сквозь толстые искажающие стёкла, кончился. Ингела прочно держала худую руку девушки. Глаза её смотрели внимательно и напряжённо, тёмные и чистые под складками головного убора.
Герта собралась с силами. Рот у неё пересох, словно она ела пепел.
— Ребёнок? — даже в собственных ушах голос её прозвучал слабо и хрипло.
— У тебя дочь, леди.
Дочь! На мгновение Герта испытала радость, сердце забилось чаще. Она хотела поднять руки, хотя они и казались закованными в свинец. Выполнилось обещание Гунноры — ребёнок, который не будет иметь ничего общего с разбойником, ставшим его отцом. Ребёнок Герты, только её одной!
— Дай её мне, — голос по-прежнему звучал слабо, но жизнь и воля быстро возвращались. — Дай мне мою дочь!
Женщина не двинулась с места. И в руках её не было тёплого свёртка. Девушке показалось, что взгляд женщины стал строже, в нём мелькнуло чувство, которого девушка не смогла разгадать.
Она попыталась приподняться в постели.
— Ребёнок умер? — она считала, что задала этот вопрос, не выдав отчаяния, которое рвануло её так же сильно, как боль перед этим.
— Нет, — только теперь Ингела пошевелилась. Герта озадаченно смотрела, как женщина наклонилась и подняла с постели свёрток, который издал неожиданный пронзительный крик протеста против заключения в одеяле.
Не умер — тогда что же? Что-то зловещее проскользнуло в том, как встретила женщина её вопрос. Герта была в этом уверена. Она протянула руки, заставляя их не дрожать, готовая встретить любое зло.
Ребёнок вовсе не был мёртв. Он яростно сражался с пелёнками. Герта схватила свёрток и решительно откинула простыню, чтобы взглянуть на то, что обещала ей Гуннора, на ребёнка, который будет принадлежать только ей.
Но едва она увидела маленькое сморщенное покрасневшее тело новорожденной, как всё поняла! Лишь на мгновение Герта ощутила отвращение, как будто хотела изрыгнуть зло, спавшее в ней с момента зачатия новой жизни.
Перед ней лежало доказательство её греха, её связи с силами зла, древнего и могучего зла, и эта кара пала не на неё, а на ребёнка. Она видела уродливое лицо. Девочка смотрела на Герту, её хриплые крики прекратились. Взгляд выпуклых глаз вонзался в неё, как будто маленькое существо знало, чья судьба так его искалечила. Кожа младенца шелушилась коричневатыми чешуйками. Жабы, да, это их знак.
Герта яростно прижала к себе девочку, вызывающе взглянув на женщину.
Ингела сделала рукой ритуальный жест, предотвращающий зло, губы её шептали слова молитвы, но так тихо, что Герта их не слышала. Женщина, подхватив рукой молитвенные кольца на поясе, перебирала их одно за другим.
— Подменыш! — из-за госпожи показалась служанка, о присутствии которой Герта и не подозревала.
Это слово сразу насторожило Герту.
— Это моя дочь, — медленно и отчётливо заявила она, беря на себя в этот момент всё, что изуродовало ребёнка, всю тяжесть греха, который в своём безумии привёл её к такой судьбе. — Это моя дочь Эльфанор, я провозглашаю её своим ребёнком, рождённым моим телом, она принадлежит моему клану.
Эльфанор? Герта удивилась этому имени. Откуда оно к ней пришло? Она раньше никогда его не слышала. А что касается других слов признания ребёнка, то они теряли теперь всякий смысл. Клана у неё нет, семьи нет, и никакой лорд не поднимет ребёнка в центре своего зала на всеобщее обозрение.
Она совершенно одинока, тем более из-за проклятия, наложенного на ребёнка. Слушая звон молитвенных колец, которые перебирала Ингела, Герта поняла, что дочь её уже осуждена, и она вместе с нею.
Упрямая гордость, позволившая ей отразить все требования семьи, которую она больше не назовёт своей, заставившая замыслить месть, которая так зло теперь отразилась на ней самой, эта гордость — по-прежнему её щит и оружие.
— Это моя дочь, — твёрдо повторила она, глядя прямо в глаза женщине, готовая отразить любое возражение.
— Подменыш… — опять это ужасное, проклятое слово.
Ингела быстро отвернулась, властно взглянула на служанку и отдала ряд приказов. Та отошла, торопливо принялась убирать грязные простыни, налила воды в ведро. И выбежала из комнаты. Ингела снова заняла место у постели и спокойно встретила вызывающий взгляд Герты.
— Ребёнок… — начала она медленно.
Герта чуть приподняла подбородок. Никогда, никому, ни одной живой душе не выкажет она свою печаль и боль.
— …проклят. Это ты хочешь сказать? Если и так, то проклятие на мне, и мне отвечать.
Ингела не проявила никакой обиды при этих словах, которые в таком месте могли бы посчитаться богохульством. Последователи Пламени учат, что грех ставит свой знак на грешнике. Слова Герты можно было считать признанием.
