Александр Прокопович - Очередной конец света
Зал был маленьким, песня — удачной, и тихий тонкий голос ладно подпевал. Он знал, как зовут девушку, до того, как увидел. У неё единственное в своем роде имя. Татьяна. Безусловно, она была единственной. Ему было двадцать один, ей было девятнадцать, она никогда не прыгала с тарзанки. Она вообще не умела плавать. Ему было плевать, он знал, что не мог ошибиться.
Проводив её до двери квартиры, он бесконечно долго держал в руках её ладонь. Он боялся не найти этот дом, боялся потерять её номер телефона. Было нормально просидеть всю ночь в её парадном. Так было спокойно и легко. Он задремал под утро счастливым. На его удачу, никто из соседей не вызвал милицию. На его судьбу, проснувшись, он не смог её найти. Её номер не отвечал. Её имя… Единственное в своем роде, никто никогда не слышал такого. Он перестал искать её в тот же день. Он знал «Ромео и Джульетту» до последней капли яда.
Ему было тридцать, и он успел потерять больше, чем нашел. В его жизни были десятки городов, около сотни стихов и полсотни песен. Иногда ему удавалось идти по асфальту, попадая в такт. Он почти понял Пушкина, но все еще побаивался Бунина. Он чувствовал, что нить его жизни становится все тоньше. Тянул все сильнее.
Она стояла на углу Крещатика и Прорезной, она ждала его так давно, что успела замерзнуть в этой теплой киевской осени. Он угадал её имя за два квартала. Не прибавил шаг. Не остановился, дойдя до угла. Протянул руку, украл ладонь, запер ладонь в ладонь.
Она была младше. Она была разной. Он снова находил и снова терял. Нить становилась тоньше тонкого, но он вспоминал имя. Он ловил ладонь и протягивался в следующий день.
В один из дней она лежала в его постели почти прозрачная, а он не мог заставить себя подойти к ней. Просто не мог, в последнее время он вообще мало что мог из-за позвоночника. Окна их дома выходили на восток, и рассвет заставил его забыть о городе. Он знал, что видит этот рассвет один, но горя не было. Его кривая судьба выправилась и чудом дошла до конечного пункта.
Он успел открыть окно и вдохнуть ветер. Он успел понять кое-что из прочитанного.
В комнате было холодно, когда шепот ветра нарушил шорох. Так рвется цветная бумага — развернуться, выбросить скрытое в мир. Прозрачная кожа тела старой женщины, лежавшей в постели, дала трещину. Трещина становилась все шире и глубже, пока на свет не показалась девочка, вылупившаяся из странного яйца. Ей было лет двенадцать. Выгоревшие волосы, фигурка, складывающаяся в линию. У неё было единственное в своем роде имя.
Охотник
Он почти проехал мимо. Снег, какой бывает только в Питере, — белые, пушистые комки воды. Ночь — и поэтому снег белый только в свете фонарей, черный за границей света. Дворники расшибают снежинки-переростки вдребезги — водопад влево, водопад вправо. Естественно, вывеску залепило снегом — темная веранда и еле заметный огонек за входной дверью. Гостиница «Охотник». Ресторан «Охотник». То, что требовалось.
Иван остановил свой «шевроле тахо» по наитию. Сдал назад, свернул на почти незаметный въезд. Мотор замолчал, казалось, снег набросился на крышу с яростью обезумевшей болонки. Водитель — мужчина лет тридцати — вышагнул из машины в необъятное белое и мокрое, в небо, которое почти смешалось с землей.
Иван устал. Устал до невозможности разогнуться всем своим почти двухметровым телом. Надо бы пробежаться до спасительного крыльца, но сил почти нет — уже которая ночь за рулем — Иван идет неторопливо, но добирается до крыльца в две секунды… Сначала навес — спасение от снежной бомбежки. Швейцар не проспал, услужливо распахнул двери.
Иван притормозил, это правило он соблюдал всегда.
— Приглашаете?
— Заходите, любезный. — Швейцар насилу улыбнулся — ветер добрался и до него.
Иван по привычке пригнулся, проем был достаточно высоким, но слишком много шишек он набил, чтобы не пригибаться каждый раз, встречая вход или выход. Дверь закрылась, кажется, слишком плотно. Иван попробовал приоткрыть ее — то ли нужно сильнее толкнуть, то ли дверь с секретом.
Он сбросил черное длинное пальто прямо в руки швейцара и, не оборачиваясь, прошел мимо лобби в ресторан, мимо столиков — в кресло у камина. Свободное лишь потому, что этой ночью здесь свободны все места.
Тридцать лет назад здесь тоже был камин. Был хороший коньяк, правда, только армянский, превосходные шашлыки, охотничья солянка и обязательные головы кабанов и оленей, ружья, развешанные по стенам. Не было гостиницы.
Сейчас все иначе — головы зверья в ресторане заменили многочисленные запчасти для скелетов. Черепа, ребра, позвонки. Мода на смерть уже давнюю и очищенную от плоти. Так не страшно, так забавно.
Регистрация, старомодный ключ с огромным деревянным брелком от номера на втором этаже уже в кармане, совсем немного коньяка, совсем немного у огня, и мужчина почувствовал, что силы еще есть.
Теперь надо только постараться — не растратить силы на ожидание счета, ожидание лифта, любое ожидание. Сегодня он никак не мог себе этого позволить. По счастью — второй этаж, значит, можно и пешком, по счастью, счет впишут в общий, поэтому можно не ждать, пока бармен возьмется за калькулятор.
Барышня-регистратор отслеживала каждое его движение с цепкостью пенсионера КГБ. Ей новый постоялец не нравился. Точно не турист и почти наверняка не командированный. Слишком маленькая для туриста сумка, а одежда… глядя на его потертые джинсы и пальто, ей виделся камуфляж. Она старалась что-то найти в его паспорте, какой-то намек — ничего. Базы данных тоже ничего не дали, на большее у нее просто не хватило времени. Единственный Иван Комов, которого она нашла, оказался скульптором. Лет сто как умершим.
Со стороны казалось, что она просто страшно занята. Если забыть о том, что не сезон, что на всю гостиницу — три постояльца и заниматься ей совершенно нечем.
Она боялась и вцепилась в собственный страх, как в спасение и подсказку. То, что происходило в их гостинице, должно в первую очередь заинтересовать страховщиков. Слишком много денег им приходилось выплачивать посетителям, занимавшим номера на втором этаже. В службах безопасности больших компаний работали вот такие — большие, молчаливые, идущие по своим делам. То, что дела эти могут оказаться твоими, узнаешь слишком поздно, когда уже не уйти. Позвала старшего. Тот ее слушал очень внимательно. Стоял рядом, слегка наклонив голову в сторону девушки.
Не сказал ни слова. В некоторые вещи не хочется верить до последнего. Он решил лично поговорить с постояльцем.
— Простите…
