Рэй Брэдбери - Сборник сборников
– Повторите фамилию еще раз.
– Эдгар Аллан По.
– Такого автора нет в каталоге.
– Очень вас прошу, проверьте еще раз.
Она проверила.
– Ах, да. Здесь на карточке стоит красный кружок. Это один из авторов, чьи книги сожгли на Великом Костре в две тысячи двести шестьдесят пятом году.
– Как я мог не знать!
– Ерунда, – сказала она. – Вы много о нем слышали?
– У него были довольно интересные, хотя и варварские взгляды на смерть, – сказал Лэнтри.
– Ужасно, – сказала она, морща нос. – Чудовищно.
– Да. Чудовищно. Точнее, отвратительно. Хорошо, что его сожгли. А может, у вас есть что-нибудь Лавкрафта?
– Это о сексе?
Лэнтри рассмеялся.
– Нет, что вы.
Она снова просмотрела карточки каталога.
– Его тоже сожгли. Вместе с По.
– Полагаю, то же случилось и с Машеном, Дерлетом и Бирсом?
– Да. – Она закрыла шкафчик с каталогом, – всех сожгли. И слава Богу.
Она посмотрела на него с интересом.
– Держу пари, что вы недавно вернулись с Марса.
– Почему вы так думаете?
– Вчера здесь был один человек, он тоже вернулся с Марса. Он, как и вы, интересовался литературой о сверхъестественных явлениях. Оказывается, на Марсе есть «могилы».
– А что такое «могилы»? – Лэнтри учился держать язык за зубами.
– Знаете, это что-то такое, в чем когда-то хоронили людей.
– Что за варварский обычай. Ужасно!
– Правда? Так вот, эти самые марсианские могилы заинтересовали этого молодого ученого. Он пришел и спросил, нет ли у нас тех авторов, которых вы назвали. Конечно, от их книг не осталось и следа.
Она посмотрела на его бледное лицо.
– Вы ведь с Марса, правда?
– Да, – сказал он, – я вернулся несколько дней назад.
– Того молодого человека звали Бюрк.
– Так это был Бюрк! Я хорошо его знаю!
– Простите, что не смогла вам помочь. Вам бы стоило принять немного витаминов и позагорать под кварцевой лампой. Вы ужасно выглядите, мистер…
– Лэнтри. Я так и сделаю. Большое спасибо. Спокойной ночи, – сказал он и вышел.
Ох, как старательно балансировал он в этом мире! Словно таинственный, бесшумно вертящийся гироскоп. В восемь вечера он с интересом заметил, что на улицах не так уж много света. На каждом углу стояли фонари, но сами дома были освещены слабо. Может, эти странные люди не боялись темноты? Вздор! Все боятся мрака. Даже он боялся, когда был ребенком. Это так же нормально, как еда и сон.
Какой-то маленький мальчик бежал по улице, а за ним – шестеро других. Они выли, верещали и кувыркались в листьях на темной и холодной октябрьской траве. Лэнтри следил за ними несколько минут, потом обратился к одному из мальчиков, который тяжело дышал, как будто надувал дырявую бумажную сумку.
– Эй! – сказал Лэнтри. – Устанешь.
– Конечно, – ответил мальчик.
– Ты можешь сказать мне, почему на улицах так мало фонарей?
– А почему вы спрашиваете?
– Я учитель и хочу проверить, знаешь ли ты, – сказал Лэнтри.
– Ну, хорошо, – ответил мальчик. – Их мало, потому что они не нужны.
– Но ведь ночью становится темно.
– Ну и что?
– Не боишься? – спросил Лэнтри.
– Чего?
– Темноты.
– Ха! Ха! Ха! А почему я должен ее бояться?
– Видишь ли, – сказал Лэнтри, – спускается мрак, становится темно. Фонари придумали затем, чтобы рассеивать этот мрак и отгонять страх.
– Это смешно. Фонари ставят для того, чтобы видеть, куда идешь. Вот и все.
– Ты не понимаешь, о чем я говорю, – сказал Лэнтри. – Может, ты хочешь сказать, что мог бы всю ночь просидеть на пустой площади и ничего бы не боялся?
– Чего?
– Чего, чего! Темноты!
– Ха! Ха! Ха!
– Пошел бы на гору и сидел бы там всю ночь в темноте?
– Конечно.
– И мог бы остаться один в пустом доме?
– Ясно.
– И не боялся бы?
– Да нет же.
– Ты маленький лгунишка!
– Прошу не называть меня этим гадким словом! – крикнул мальчик.
Это было действительно обидное слово. Пожалуй, самое. Но это маленькое чудовище разозлило Лэнтри.
– Слушай, – сказал он, – посмотри мне в глаза…
Мальчик посмотрел.
Лэнтри оскалил зубы, вытянул руки, скрючил пальцы и скривился в чудовищной гримасе.
– Ха! Ха! Ха! Какой вы смешной!
– Что ты сказал?
– Что вы смешной. Сделайте еще раз так же, сэр. Эй! Ребята, идите сюда! Этот мистер делает такие смешные вещи! Сделайте еще раз то же самое, а? Ну, пожалуйста!
– Обойдетесь. Спокойной ночи! – И Лэнтри удалился.
– Спокойной ночи! – закричал мальчик. – И помните о темноте!
Все это от глупости, вульгарной бессмысленной глупости, за которую не приходится расплачиваться. Никогда в жизни он не видел ничего подобного! Воспитывать детей безо всякого воображения! Как можно радоваться детству, если ничего не выдумывать?
Он перестал бежать, замедлил шаги и в первый раз начал сам себя анализировать. Он потер лицо ладонью, заметил, что стоит на улице между перекрестками, почувствовал страх и направился на угол, где горел фонарь.
– Так лучше, – сказал он, вытягивая руки, словно хотел согреть их у огня.
Он прислушивался, но услышал лишь короткие трели сверчков. Потом донеслось слабое шипение огня: небо прочертила ракета. Такой звук мог бы издавать фонарь, освещающий все вокруг.
Он прислушался к голосам своего тела и впервые осознал, что в этом есть что-то странное. Оттуда не доносилось ни звука. Он не слышал шелеста воздуха в ноздрях и в груди. Его легкие не втягивали воздух и не выдыхали двуокись углерода – они бездействовали. Теплый воздух не касался волосков в ноздрях. Странно. Забавно. Звуки, которых вообще не слышно при жизни – дыхание, питающее тело – и все же, как сильно их не хватает, когда оно мертво.
Звуки эти он слышал только в долгие ночи, когда он засыпал на дежурстве, а потом просыпался, прислушивался и сначала слышал тихий вдох носом, а потом глухой и глубокий красный шум крови в висках и ушах, в горле и ноющих болящих суставах, теплых бедрах и в груди. Все эти ритмы исчезли. Нет пульса ни в горле, ни на запястьях, грудь не вздымается. Нет шума крови, бегущей вверх и вниз, вокруг и вглубь. Теперь все было так, словно он снял трубку отключенного телефона.
И все же он живет, точнее, двигается. Как же так вышло?
Из-за одной единственной вещи.
Ненависти.
Она – его кровь, она кружит вверх и вниз, вокруг и вглубь, вверх и вниз, вокруг и вглубь. Она – его сердце, которое, хоть и не бьется, но все же теплое. Он весь… что? Злость. Зависть. Они сказали, что он больше не имеет права лежать в своем гробу, на кладбище. А он очень хотел. Ему никогда не хотелось снова встать и идти. Все эти века ему хватало того, что он лежал в глубокой могиле и сознавал, хотя и не чувствовал физически тиканья миллионов жуков-будильников вокруг, кружения земляных червей, похожих на клубящиеся мысли.
