Клиффорд Саймак - Почти как люди
Можно еще пойти в редакцию нашей «Трибюн» и провести часок с ее редактором Джо Эвансом, время у него найдется, ведь газета вышла только нынче утром. Но Джо станет рассуждать о высокой политике в масштабах нашего округа, о том, что пора наконец соорудить бассейн для плавания, и о прочих столь же злободневных и животрепещущих вопросах, а мне что-то не до них.
Пойду-ка я в «Веселую берлогу», решил я, заберусь в угол за перегородкой в глубине, посижу подольше над кружкой пива — постараюсь убить время и обдумать, как и что. Я не пьяница. При моих доходах не разгуляешься, но кружка-другая пива меня не разорит, а в иные минуты от глотка пива куда как легче становится на душе. Время раннее, народу, скорее всего, еще немного, смогу побыть один. Там сейчас почти наверняка пропивает мой доллар Шкалик Грант. Но Грант — джентльмен, и он всегда все понимает. Если увидит, что мне компания ни к чему, даже не подойдет.
В «Берлоге» было темно и прохладно, после ярко освещенной солнцем улицы пришлось двигаться почти ощупью. Угол в глубине за перегородкой был свободен, и я сел за столик. Посетителей — никого, занят еще только один отгороженный столик у самого входа.
Из-за стойки навстречу мне вышла Мэй Хаттон.
— А, Брэд! Редкий гость!
— А ты что же, заменяешь Чарли? — спросил я.
Чарли — это ее отец, хозяин «Веселой берлоги».
— Он прилег вздремнуть, — объяснила Мэй, — В эту пору много народу не бывает. Я и одна управлюсь.
— Пива можно?
— Ну конечно. Большую кружку или маленькую?
— Давай большую, — сказал я.
Она подала мне пиво и вернулась за стойку. «Берлога» — местечко мирное, отдохновенное, никакой изысканности и, пожалуй, грязновато, зато отдыхаешь. В окна врывался яркий солнечный свет, но быстро выцветал, словно растворялся в сумерках, затаившихся в глубине.
Рядом за перегородкой поднялся человек. Я не заметил его, когда вошел. Вероятно, он сидел в самом углу, у стены. С недопитой кружкой в руке он обернулся и уставился на меня.
Потом шагнул раз-другой и остановился у моего столика. Я поднял голову, но его лицо показалось мне незнакомым. Да и глаза мои еще не освоились с полутьмой «Берлоги».
— Брэд Картер? Да неужто Брэд Картер?
— А почему бы и нет? — сказал я.
Он поставил кружку и сел напротив меня. И тут я узнал эти черты, в которых было что-то лисье.
— Элф Питерсон! — изумился я вслух, — Надо же, только час назад мы с Эдом Адлером тебя вспоминали.
Он протянул руку, я стиснул ее — я рад был его видеть, сам не знаю, отчего я так обрадовался этому выходцу из далекого прошлого! Он ответил сильным, крепким пожатием — явно тоже обрадовался мне.
— Боже милостивый! — сказал я. — Сколько же это времени прошло?
— Шесть лет. А то и побольше.
Мы сидели и смотрели друг на друга в неловком молчании, как бывает с давними приятелями после долгой разлуки: не знаешь, с чего начать, ищешь для разговора тему попроще, побезопаснее.
— Приехал погостить? — спросил я.
— Угу. В отпуск.
— Что ж сразу ко мне не зашел?
— Да я только часа три как приехал.
Странно, что ему тут делать, подумал я, ведь у него в Мил— вилле никого не осталось. Его семья уже несколько лет, как переехала куда-то на восток. Питерсоны родом не здешние. Они провели в Милвилле всего лет пять, пока отец Элфа работал инженером на строительстве шоссе.
— Поживешь у меня, — сказал я. — Места сколько угодно. Я один.
— Да я остановился в мотеле, это немного западнее Милвилла. Называется «Стоянка Джонни».
— Надо было прямо ко мне.
— Верно, да ведь я не знал. Мало ли, может, ты уже уехал из Милвилла. Или, может, женился. Нельзя же просто так ввалиться к женатому человеку.
Я покачал головой:
— И не уехал, и не женился.
Выпили пива. Элф отставил кружку.
— Как делишки, Брэд?
Я уже раскрыл рот, чтобы соврать, но опомнился. Какого черта?! Ведь напротив сидит не чужой человек, ведь это же Элф Питерсон, в прежние годы он был мне едва ли не лучший друг. Чего ради я стану ему врать? Из самолюбия? Когда говоришь с другом, самолюбие ни при чем, надо начистоту.
— Делишки неважные, — сказал я.
— Ох, извини.
— Я дал маху, — сказал я. — Давно надо было убираться отсюда подобру-поздорову. Милвилл — гиблое место, тут делать нечего.
— Ты же хотел стать художником. Помнишь, вечно чего-то чиркал карандашом, даже красками писал.
Я только рукой махнул.
— Будто ты так и не пробовал ступить на эту дорожку? Брось, все равно не поверю! — сказал Элф. — Когда мы кончали школу, ты собирался в художественное училище.
— Ну да, собирался. И даже год проучился. В Чикаго. А потом отец умер, маме одной было не управиться. И денег ни гроша. Просто не пойму, как отец мне на один-то год наскреб.
— А мама? Ты сказал — живешь один?
— Она два года как умерла.
Элф кивнул.
— И теплицы теперь на тебе.
Я покачал головой:
— С теплицами у меня ничего не вышло. Они после отца захирели вконец. Был я страховым агентом, пробовал ввязаться в перепродажу недвижимости. Ничего у меня не получается, Элф. Завтра утром прикрываю лавочку.
— А дальше что?
— Не знаю. Пока не придумал.
Элф помахал Мэй, чтоб принесла еще пива.
— Видно, тебя тут больше ничто не держит, — сказал он.
Я опять покачал головой:
— Не забудь, остается дом. До смерти не хочется его продавать. Если уеду, просто запру его на замок. Но ехать-то никуда неохота, Элф, вот беда. Не знаю, как тебе объяснить. Надо было унести отсюда ноги хотя бы года два назад. А теперь Милвилл так прочно в меня въелся — не вытравишь.
Элф кивнул:
— Кажется, понимаю. В меня он тоже въелся. Потому я и приехал. И сам не пойму зачем. Конечно, я очень рад тебя повидать и, может, еще кое-кого, но все равно чувство такое, что зря я сюда вернулся. Как-то здесь пусто. Будто от прежнего Милвилла ничего и не осталось, одна скорлупа — понимаешь, что я хочу сказать? Может, на самом деле он и не изменился, но такое у меня чувство.
Мэй принесла пиво и забрала пустые кружки.
— Придумал! — сказал Элф. — Хочешь послушать?
— Конечно. Отчего не послушать.
— Через денек-другой я отправлюсь восвояси. Может, поедешь со мной? Я работаю в одном презабавном заведении. Там и для тебя найдется место. У меня отличные отношения с главным, могу замолвить за тебя словечко.
— А что там делать? — спросил я. — Вдруг я не сумею?
— Не знаю, как толком объяснить. Это вроде исследовательской лаборатории… лаборатория мысли. Сидишь в четырех стенах и думаешь.
— И все?
— Угу. Звучит диковато, а? На самом деле это не так уж дико. Входишь в закрытую кабинку и получаешь карточку, а на ней напечатан вопрос, какая-то задача. И ты думаешь над этой задачей, причем думать надо вслух — будто говоришь сам с собой, иногда сам с собой споришь. На первых порах словно бы неловко, но потом привыкаешь. Кабинка звуконепроницаемая, никто тебя не видит и не слышит. Наверно, какой-нибудь аппарат записывает твои слова, но если он и есть, так где-то скрыт, его не видно.
