Владимир Щербаков - Фантастика 1977
— Но почему «запретную»?
— Был в древности такой поэт — Брюсов. Знаешь, как он писал? Прочесть?
— Давай.
— …быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет:
Там — все, что здесь, в объеме сжатом.
Но также то, чего здесь нет.
Их меры, малы, но все та же
Их бесконечность…
— Это из области так называемой научной фантастики, — усмехнулся Бритт.
— Фантастики? — воскликнул Андреев. — А как ты понимаешь мысль о неисчерпаемости электрона?… Хорошая будет фантастика, если кто-то из другого пространства возьмет да и взорвет нашу вселенную?!
— До сих пор не взорвали.
— Как знать! Может, взрывающиеся галактики — это самое и есть. Нам известно, что было вчера, да и то не все, но мы не можем знать, что будет завтра. Особенно когда мы коснемся основы основ нашего мироздания.
Бритт пожал плечами. Он решительно не понимал своего друга. Появилась возможность узнать то, к чему люди стремились веками. И теперь, на пороге, может быть, великого открытия, остановиться? Разве это возможно? Не он, так другой попытается заглянуть за запретный предел — теоретический минимум, равный десяти в минус тридцать третьей степени сантиметра.
Возможно, что это и небезопасно. Но кого и когда останавливала неведомая опасность? Скорее она влекла. Сколько раз было в истории — сначала шагнут, а потом оглядываются. Но, может, именно в этой безоглядной решимости суть всего прогресса науки?…
— Я не могу отказаться от опыта на основании мифических доводов, — сказал Бритт.
— Но ведь на Серую планету являлись существа из другого пространства-времени?
— Это не доказано.
— Доказано, что все их сказки — правда.
— И правду можно понимать по-разному.
Андреев сердито посмотрел на него и вдруг, махнув рукой, пошел прочь. Остановился поодаль, оглянулся, сказал приглушенно: — Я воспользуюсь… своим… Правом!..
«Что ему далась эта Серая?» — подумал Бритт, оставшись в одиночестве. Он вынул карманный телефон, набрал код научного центра и сказал включившемуся на связь автомату-библиотекарю:
— Прочтите-ка мне сказку Серой планеты. Ту, которая начинается словами «Они пришли ниоткуда».
Он положил коробку телефона на камень, отошел по тропе и стал ждать. Несколько секунд было тихо. Потом послышался мелодичный сигнал начала передачи и зазвучал спокойный, бесстрастный голос автомата. В сгустившихся сумерках коробку не было видно, и казалось, что говорит сам камень.
Бритт нарочно пытался вызвать в себе волнение, слушая сказку о безумном небе и порхающих звездах, о растворенном в ночи пространстве и многоруких чудищах, уползающих в никуда. Но привыкший к жесткой логике оценок мозг его дремал под мелодичный рассказ, не взрывался, как обычно, в предчувствии открытий, не возбуждал никаких чувств.
«Другой он, что ли? — думал Бритт об Андрееве. — Как это возможно в наше время логику ума рассматривать через призму эмоций? Наука, построенная на предчувствиях? Безумство какое-то!» Выключив связь, Бритт сунул коробку в карман и зачем-то потрогал то место, где она лежала. Камень был холоден. На его гладких, отполированных многими ладонями боках виднелись веселые надписи, сделанные карманным резаком. С одной стороны было написано: «Иди налево, не ходи направо», с другой — «Иди направо, не ходи налево»…
Андреев и Марта этим вечером снова сидели на берегу и смотрели на угасающий закат.
— Что ж ты молчишь, я ведь все знаю, — сказала Марта.
— Все? — с интересом спросил он.
— Почти все. Посмотрела запись твоего доклада на Совете. Сколько успела.
— Да-а, инерция — спасительница! Оказывается, она может быть и опасной, — задумчиво сказал Андреев, словно продолжал прерванный разговор. — Мне не удалось убедить Совет. Понятно почему. Каждый рвется к неведомому, забывая о себе. Но можно ли делать это, забывая обо всех?…
— Но ведь ты… — Марта страдала, говоря это. — Но ведь у тебя нет никаких доказательств.
— Есть сердце, сердце!..
Она погладила его по руке, успокаивая.
— …Мне не удалось убедить Совет. Но я воспользовался своим Правом. Настоял, чтобы мне разрешили присутствовать на опыте. И чтобы в Космическом городке больше никого не было. Кроме меня и Бритта…
— Тебя?
Только теперь Марта поняла, к чему все шло, и только теперь страх коснулся ее. Одно дело, когда речь о неведомых мирах, о которых никто ничего не знает, или о гипотетической опасности гибели вселенной, опасности почти столь же реальной, как реальны сюжеты фантастических книжек. Одно дело — перспектива абстрактной катастрофы, и совсем другое — когда пусть даже мифическая опасность угрожает близкому тебе человеку.
Говорят же — «черт бы тебя побрал». И хоть тот, к кому это относится, точно знает, что никогда никакой черт его не заберет, все же обижается. Так уж устроен человек. С первобытных времен сидит в нем что-то мистическое, заставляющее пугаться даже абстракции…
— Но почему ты?
— Бритт — как экспериментатор-энтузиаст, я — как скептик.
— А это не опасно?
Андреев засмеялся и взял Марту за руку.
— В тебе всегда было больше женщины, чем ученого.
— А в тебе больше ученого, чем мужчины, — тотчас отпарировала она.
— Как ты думаешь, продолжая этот разговор, мы не можем поссориться?
— Можем.
— Тогда давай переменим тему. Вспомни, о чем я вчера просил?
— Ты просил… — Она тянула с ответом. Понимала, что он имеет в виду, и невольно, не в силах побороть себя, дурачилась. — Ты просил, чтобы я читала сказки.
— А еще?
— Еще ты предлагал пожениться… После доклада.
Марта начала злиться на себя, на него, на весь белый свет.
Ей хотелось, чтобы он, забыв обо всем, целовал ей руки и просил об этом униженно, как о милости.
— Что же ты ответишь?
— А почему бы не после опыта? — съязвила она.
— Хорошо, — сказал Андреев и улыбнулся виновато. — Тогда поспешим на опыт.
— Сейчас?
— Опыт сегодня ночью. Прощай.
Он поцеловал ее в щеку и, решительно повернувшись, быстро пошел по тропе. Марта знала, что догонять и укорять его бессмысленно, — даже не обернется, — стояла, привалившись спиной к еще теплому каменистому обрыву, на берегу, ругала этого несносного Андреева за нечуткость, ругала себя за невыдержанность и беззвучно, бесслезно плакала…
Через два часа Андреев и Бритт встретились в кабине космического лифта.
— Погибать, так вместе? — засмеялся Бритт, радуясь другу и недоумевая по поводу его появления здесь.