Георгий Мартынов - Каллисто. Каллистяне
— Почему вы не сказали мне об этом раньше?
— А почему вы сами молчали? Единственное, что нас смущало, — это то, что вы полетите один.
— Смущало?.
— Да, но теперь больше не смущает, — сказал Штерн. — У вас нашелся товарищ.
Широков стремительно выпрямился.
— Кто? — порывисто спросил он.
Мгновенно мелькнуло воспоминание… Козловский изучал язык Каллисто… Неужели он?!.
— Георгий Николаевич Синяев, — ответил Штерн. — Его влечет то, что вас должно пугать, — двадцать два года полета на космическом корабле.
— Синяев…
— Вы как будто разочарованы? — спросил Козловский.
— Нет, но я думал… Мне показалось…
— Что это буду я? Скажу откровенно, имел такое намерение, но мне дали понять, что этого не следует делать. Я ведь не ученый и не могу принести большой пользы.
— Георгий Николаевич проделает на звездолете огромную работу, — сказал Штерн. — На корабле хорошие астрономические инструменты, и у него с избытком хватит дела на все двадцать два года. А вы получите товарища, с которым легче будет перенести долгую разлуку с Землей. Что ни говорите, а это нелегко. Вдвоем будет легче.
— Синяев не знает языка каллистян.
— Знает, правда, еще плохо, — сказал Козловский. — Вы помните, в лагере я говорил вам, что, кроме меня, еще один человек берет уроки у Лежнева.
— Давно он задумал это?
— Вероятно, тогда же, когда и вы. Но сказал об этом перед отъездом из лагеря.
— Это очень неожиданно, — сказал Широков. — И для меня очень радостно. У Георгия Николаевича есть семья?
— Да. Он, как и вы, не женат, но его родители живы. У него есть сестра и два брата. Ему указали на это обстоятельство, но он остался при своем решении. Я был у него, и он при мне говорил с ними. — Козловский нервно потер руки. (Широков хорошо знал этот жест, выражавший волнение.) Конечно, родителям тяжело. Они могут никогда больше не увидеть сына. Двадцать пять лет — не шутка. Его отец, старый коммунист, участник гражданской войны, понимает, что сын идет на великий подвиг. Он одобряет его. Сестра… братья, конечно, но мать… Что тут можно сделать? Но он тверд.
— Ему, должно быть, гораздо тяжелее, чем мне, — задумчиво сказал Широков.
Он сам был одинок. Его родители погибли во время Великой Отечественной войны в блокированном Ленинграде. Братьев и сестер не было.
Он был теперь совсем спокоен. Его желание встретило полное понимание и сочувствие. Куприянов, разговора с которым он боялся, по словам Козловского, не будет его отговаривать. Неожиданное известие, что он не окажется один на звездолете и на Каллисто, было не только приятно. Когда ему сказали, что у него есть товарищ, он понял причины своих колебаний. Это был страх перед полной оторванностью от людей, полным одиночеством среди каллистян, все же чуждых и не совсем понятных существ. Лететь на Каллисто вдвоем с молодым астрономом — это совсем не то, что одному.
— Его решение очень радостно для меня, — повторил Широков.
— Так же, как ваше для него, — сказал Штерн.
— Он обо мне знает?
— Пока еще нет, но, когда узнает, то будет, конечно, очень рад. Мы ведь и вам ничего не говорили о нем, пока вы сами не сказали о своем решении.
— В сущности говоря, — засмеялся Широков, — я вам ничего не говорил. Я только сказал, что хочу поговорить с Михаилом Михайловичем.
Несмотря на заверение Козловского, Широков с волнением ожидал приезда Куприянова. Он знал, каким тяжелым ударом является для профессора его решение, знал, каким чисто отцовским чувством любил его учитель. Но и ради него Широков не мог отказаться от полета на Каллисто.
Он ушел в отведенную ему комнату. До разговора с Куприяновым он не хотел ни с кем больше говорить и никого не хотел видеть.
Профессор приехал, как и обещал, в два часа. Должно быть, Штерн или Козловский сразу рассказали ему об утреннем разговоре, потому что не успел Широков, совладев со своим волнением, подойти к двери, как она открылась, и профессор сам вошел к нему.
Широков ожидал увидеть расстроенное лицо, услышать упреки в скрытности, но ошибся. Лицо Куприянова было таким же, как всегда.
Разговор получился гораздо проще, чем ожидал Широков. Только потом, вспоминая подробности этого разговора и выражение лица Куприянова, Широков понял, что внешнее спокойствие было маской, за которой профессор хотел скрыть свое истинное состояние.
Он не сказал ни одного слова упрека, подробно расспросил о планах Широкова и одобрил их. Поговорил даже о том, кого можно поставить на его место в институте.
— Сегодня вечером, — сказал он под конец, — я соберу совещание с участием каллистян. Там мы уточним все подробности.
Он встал, минуту словно колебался, потом резко повернулся и направился к двери. Уже взявшись за ручку, долгим взглядом посмотрел в глаза Широкову, который медленно шел за ним, и сказал:
— Только мы с вами, Петя, никогда больше не увидимся.
И вышел.
До самого совещания, которое было назначено в кабинете Штерна на шесть часов вечера, Широков не выходил из своей комнаты. Он преодолел в себе последние сомнения. С этого времени, и до самого старта звездолета он шел вперед к поставленной цели, не оглядываясь. За эти часы он решился окончательно, и ничто больше не могло поколебать его решения.
Когда он увидел, что приехал президент Академии, он направился к Штерну. В коридоре он встретился с Синяевым. Молодой астроном уже знал, что у него будет спутник.
Широкову показалось, что его лицо, с чисто русскими чертами, немного вздернутым носом и шапкой густых каштановых волос, стало другим. Оно как будто постарело, осунулось, и только глаза оставались, как прежде, оживленными. Чувствовалось, что нелегко далось этому человеку его решение.
Широков и Синяев никогда не были дружны и даже мало знали друг друга. Они только месяц назад впервые познакомились, но, встретившись теперь у двери кабинета Штерна, дружески обнялись. На долгие годы они станут больше, чем друзьями.
— До конца! — сказал Синяев.
— До конца! — ответил Широков.
Они вместе вошли в кабинет. Перешагнув порог, точно по уговору, одновременно оглянулись назад…
Позади оставалась прежняя жизнь. Впереди ждала другая — неизвестная и немного пугающая, но они смело шли ей навстречу.
Оба знали — пути назад уже нет. Но они и не хотели возвращаться назад!
Глава четвертая
КОЛЛЕКТИВНЫМИ УСИЛИЯМИ
Отказ каллистян от помощи западных фирм, их решение вручить свою дальнейшую судьбу Советскому Союзу было воспринято общественным мнением всех стран мира как закономерное и естественное явление. Только немногие газеты и журналы попытались использовать этот отказ для возобновления клеветнической кампании, вновь обвиняя СССР в желании монополизировать космический корабль и даже выражая «опасение», что каллистяне действовали «под нажимом русских» и их решение не было добровольным.
