Владимир Колотенко - Стена плача
Тина уже тыкала меня носом в мой ор:
- Орёт, милый мой, тот, кого никто не слышит.
Да, - Евангелие! Ты - растворяешься в теле Вселенной, рассыпаешься золотым песком звёзд, которых там больше, чем песчинок на всей земле - факт неоспоримый: больше! Вот и рассыпаешься... Сеешь себя и сеешься... Теряясь... И роняя...
«...и находятся такие, кто поднимает копеечку и бежит следом: ‟Вы обронили»...
- ‟Я не обронила... Я посеяла»».
И нет в твоей жизни ничего слаще!
Ясно же - что посеешь...
Как только я это понимаю, я тотчас признаю: ты, Ти, - знаешь лучше! И никакие арифмометры меня не спасают. Карта бита!
Я хотел бы поспорить с Тиной на её родном языке...
Нам удаётся выехать из Хургады только часам к одиннадцати...
- Давай я поведу, - настаиваю я, - пусти...
- Пусти, - Тина не отдает мне ключи. - Лучше поставь провода на место.
Будто проводки зажигания можно поставить. А что там ставить - раз-два и готово. Желтый с синим... Красный к зелёному... Это же конструктор для детей школьного возраста.
Нам удаётся выехать до рассвета.
Куда теперь?!
- Тебе понравится, - уверяет Тина.
Наверное! Но пока мне от её уверений ни холодно ни жарко. И вообще я чувствую в себе какое-то внутреннее недовольство собой. В чём дело? Тина, конечно же, здесь ни при чём. Хотя я легко мог свалить на неё свой утренний пессимизм. Вот она - руку протяни... Мне не нравится и то, как она рвёт машину с ходу, как тормозит, когда вдруг на пути встречается камень, или как катится с крутой горы на второй или третьей, когда можно было бы с успехом ехать и на нейтралке. Да мало ли что ещё мне в ней не нравится!
Солнце еще не взошло.
А что нравится?
Ведь достаточно какой-нибудь неполадки в двигателе и - привет! В этой гиблой пустыне! Хотя вроде бы и светает...
- Да, - говорит Тина, - вчера вечером, когда ты купался, звонил Жора.
А фары уже давно можно выключить! Они, правда, высвечивают разбросанные богом на нашем пути камни... Будто мы не на земле, а на Марсе...
- Он меня не узнал.
Не буду же я звонить Жоре ночью! Если тут у нас солнце ещё не взошло, то там и подавно! И как бы, думаю я, он мог тебя узнать, если слышал всего два-три раза? Или вы совсем не знакомы?
- Что там? - спрашиваю я, чтобы что-то спросить.
Тина и не думает отвечать!
- Он назвал меня Юлькой! Хм!..
Просто диву даёшься, как устроен мир этих людей! Вот они строили- строили свою Вавилонскую башню... Чтобы ухватить бога за бороду. Затем: бац - развалили! Зиккураты им тоже не приглянулись, перешли к пирамидам... Таскали-таскали эти каменные каменья, складывали одна на другую эти глыбы, выскребая до блеска бока, точнёхонько подгоняя одну к другой...
Настроили...
До сих пор мозолят глаза... Стоят развалины... Никому не нужны!
Ротозеи, правда, пялят зенки, учёные спорят, строят гипотезы... Кормятся за их счёт...
Во народ-то!
Как, как, спрашиваю я себя, они умудрялись поднимать на такую высоту-высотище эти каменные каменья? Как?!
Так и Тинка ещё молчит!
- Смотри, какое небо! - восторгается она.
Да, красиво: черный излом горизонта... малиновое небо... Красиво...
- Да.
Её совершенно не волнует это моё горластое «Как?!».
Строили-строили...
Чтобы умилостивить и усластить своего Бога?
- Он, мне кажется, был в стельку пьян, - говорит Тина, приоткрывая окно.
Я вижу только её обнажённые бедра, выпростанные из-под какого-то балахона, в который она кутает себя с утра до ночи, только голые ноги... Больше ничего не вижу. Я тянусь левой рукой к её шёлковому балахону, чтобы прикрыть эти ноги... Чтобы их тоже не видеть...
- Рест, ты куда?.. Не мешай же... Видишь - камней насыпано...
Трясёт... Лучше совсем закрыть глаза и не видеть этих ног, этих камней... Этого белого света...
О, Господи!..
Вера в Бога вершит чудеса, это - ясно! Что, если бы этой веры не было на земле. Мир без Бога!
Не представляю себе всей этой прелести!
Тем временем, солнце уже показалось над линией горизонта - первый слепящий луч - как указатель стороны света: восток здесь! Мы же - едем на север. Тина замечательна ещё и тем, что дорогу не выбирает. Странные они, эти фараоновы дети.
Мелкие камни лупят по днищу, как пушечная шрапнель. А большие - чугунными ядрами!
Говорить просто лень. Нет, не лень - этот грохот... Будто ты попал под бомбёжку врага. Единственное желание - ничего не слышать. Видеть! Её профиль, её шею, волосы-волосы... Я уже жить не могу без её запахов!..
Лучше не видеть, не слышать, не вдыхать, не ощущать кожей собственных пальцев шёлка её кожи, кожи её колен, побелевших косточек её пальцев, цепко ухватившихся и уверенно облепивших кожу руля... нашей истории...
Я снова прикрываю веки и заставляю себя думать о Боге!
Если бы человек верил в землю, в труд, в хлеб, в продолжение рода...
Ведь когда-то совсем не было Бога...
То, что человек сотворил с ликом земли - всё во имя Бога...
Пирамиды - тоже для Бога! И для мертвецов.
Я заставляю себя...
Антропогенная ноосфера - звучит как музыка! Цветы в камне, даже музыка в камне... Есть, конечно, и музыка - Тадж-Махал или Ника Самофракийская, или, скажем, Стоунхендж...
Но сколько уродливых Лениных, Сталиных...
Я не сплю, - думаю...
Что если бы, думаю я, Тина родилась на сто лет раньше меня! Или позже? Что, не построили бы мы без неё нашу Пирамиду?
- Тот камушек, - говорит Тина, что я вчера нашла в прибрежной воде, знаешь как называется?
- Как?
- Тот самый чёрный базальт... Он у тебя?
- Конечно!
Теперь этот камушек для нас как улика: он помнит гибель империй! Вопрос лишь в том, как он мог перекочевать из Вавилонии аж сюда. На каких каменных ногах? Или вплавь? По морям-океанам?..
- Ты уверена, что это тот самый? - спрашиваю я.
Тина только улыбается.
А у меня ведь где-то припрятаны и другие её подарки - шарики, керамические осколки, что-то ещё...
Я не понимаю, зачем мне бог!
Я попросил его избавить меня от мыслей о Тине. В этой пустопорожней пустыне, куда она меня затащила, всё вокруг, каждая песчинка, попадавшаяся мне на зубы, каждый камень, о который я то и дело спотыкался, каждый кактус и чертополох напоминали мне о том народе, который здесь много веков тому назад... Когда стоишь среди моря песка, смотришь по сторонам и даже оглядываешься в поисках лепестка тени или чего бы то ни было, за что можно было бы зацепиться и отдохнуть глазу, то понимаешь величие этих людей, не знавших ни пороха, ни пара, ни колеса, ни крыла, людей, решивших вдруг ни с того, ни с сего таскать по пескам громады каменных глыб, наваливая их друг на дружку в известном порядке, чтобы с филигранной точностью притирки выстроились эти каменные...
Гробы?
Но, может, они сами умели летать? Зачем им крылья?!
Думаешь и думаешь о величии...
Но, возможно, они эти глыбы забрасывали наверх, как косточки от персика? Я знаю... Кто-то рассказывал, что собирались шаманы, дудели в какие-то трубы... И - камни эти шевелились... Танцевали себе... Взлетали...
Думаешь и думаешь о них...
Значит - о Тине! Она просто придавила меня весом своих пирамид и могуществом своего фараоньего рода, и я, придавленный, не могу шевельнуться. На этой земле.
Я и решил - под воду! Маска, трубка, ласты... Этот совершенно глухонемой бирюзово-лазурный рыбно-рифовый мир... Здесь... Когда ищешь спасения, ждёшь уединения, жаждешь всей душой остаться один, здесь оно просто наваливается на тебя, искрясь и радуясь тебе, нежит и ласкает тебя здесь... твоё одиночество...
Бульк - и мир этот покоряет тебя, овладевает тобой, порабощает...
Я просил бога...
Он расслышал меня.
Я просил его избавить меня от Тинки...
Он оглох!
Когда я увидел её совсем рядом без маски и акваланга, без ласт и даже без лоскутка каких-либо одежд, я просто обмер... Голая, голая, совсем голая... Голая настолько, насколько блеск и красота обнажённости способны тебя ослепить, обездвижить и остановить биение сердца... Воздуха, воздуха, дайте воздуха... Дайте дышать... Судорога не отпускала... Тинка... с распахнутым в неистовстве рыбьим хватким ртом, с огненно-рыжей льющейся из лобастой, безупречной круглости головы копной волос... этакая рыбина без хвоста, но с такими длиннющими ногами... И такой лозой рук, таких рук...
Вот она, вот...
Ундина!
Фараонка! Мавка! Вила!..
Мне бы удочку! Поувесистей да покрепче!
Да-да, - удочку, удочку! Может, тебе ещё и китобойное судно! Зацепил бы гарпуном за эти рёбра!
Немая сирена, кричащая всем своим божественным телом громче самого громкого грома!
Дайте же дышать!..
Эти рёбрышки...
«...на ребро.
Бери...».
Эти рёбрышки... Перебираешь их мысленно своими кричащими непомерно чувственными музыкальными пальцами сверху до низу, сверху до низу... Эти струны... Виолончель!.. Гусли, арфа... Да-да: арфа-арфа... арфа Орфея... Так вот, где он брал свою музыку своими божественными, как у Тинки, пальцами!
