Орсон Скотт Кард - Эндер в изгнании
– Ты отправила меня к Эндеру, ожидая, что с ним наедине я разденусь догола, и ты знала, что это будет записано? И ты просмотрела ее? Ты наблюдала за мной?
– Но ты же не разделась, верно? Ну так против чего ты возражаешь? Я видела тебя голой с таких углов, о каких ты даже не задумывалась в те годы, когда я вытирала тебе задницу.
– Мама, я тебя ненавижу.
– Ты меня любишь, а я всегда за тобой присматриваю.
– Эндер меня не унижал. И не отвергал. Он отверг тебя. Отверг то, что ты заставляешь меня сделать!
– А что сталось с этим: «О, спасибо, мама! Ну что же, я иду брать мужчину, которого люблю»?
– Я так не говорила.
– Ты поблагодарила меня, хихикнула и поблагодарила еще раз. Ты стояла вон там, позволила разодеть тебя как проститутку, чтобы его соблазнить. Так в какой момент я заставила тебя делать что-то вопреки твоей воле?
– Ты сказала мне, что делать, если я хочу, чтобы Эндер меня полюбил. Вот только на мужчину вроде него твои хитрости не действуют!
– На мужчину? На мальчишку, ты хотела сказать. Единственная причина, по которой на него этот трюк не подействовал, – в том, что он, скорее всего, даже не достиг половой зрелости. Если он вообще гетеросексуален.
– Мам, ты послушай, что ты говоришь, – сказала Алессандра. – Вот Эндер – начало и конец всего мира, великий человек, лучший кандидат из всех, кого я когда-либо встречу. А через минуту он – незрелый, неопределившийся мальчишка, который меня опозорил. Ты судишь его, исходя из того, насколько он тебе полезен.
– Нет, моя крошка. Исходя из его полезности для моей маленькой девочки.
– Что же, он бесполезен.
– Именно об этом я и твержу! – сказала Дорабелла. – И ты все равно на меня окрысилась. Наведи же порядок в своей голове, милая моя Калибан!
При этих словах Дорабелла взорвалась смехом, и, вопреки своей воле, Алессандра засмеялась вместе с нею. Девушка настолько разозлилась на себя за этот смех – и на Дорабеллу за то, что заставила ее смеяться, – что выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Или, скорее, попытавшись хлопнуть: доводчик подхватил дверь и закрыл ее довольно мягко.
«Бедняжка! Вечно все идет не так, как ей хочется.
Добро пожаловать в реальный мир, милая. Когда-нибудь ты поймешь: то, что я влюбила в себя Квинси, – это лучшее, что я для тебя сделала. Потому что для тебя я делаю все. И все, что прошу в ответ, – поддержать меня и воспользоваться теми возможностями, которые я тебе открываю».
Валентина постаралась войти в комнату размеренным шагом, оставаясь совершенно спокойной. Но она испытывала к Эндеру такое отвращение, что едва могла сдержаться. Парень был настолько занят тем, чтобы быть «доступным» для всех новых колонистов и старых поселенцев, ответами на вопросы, болтовней о том, что он никак не мог запомнить из получасовых встреч два года назад, когда он уставал настолько, что едва мог говорить. Но когда его пытался отыскать кто-то из тех, с кем у него были глубокие личные отношения, найти его было решительно невозможно.
Точно так же он отказался писать родителям. То есть не то чтобы отказывался. Он всегда обещал написать. А потом просто… не писал.
В течение последних двух лет он обещал – если не прямо, то подразумевая, – что, если бедняжка Тоскано-младшая в него влюбится, он не будет против. А теперь девушка с матерью спустились на поверхность планеты, «погулять и осмотреться». Очевидно, Алессандру интересовал только один вид – на Эндера Виггина. Но его нигде не было.
Валентина была сыта по горло. Мальчик и правда мог быть смелым и храбрым в тех случаях, когда не приходилось что-то предпринимать в эмоционально сложных ситуациях. Он мог избегать встреч с Алессандрой и, может быть, полагал, что это само по себе некое достаточно явное послание, но он должен был с ней поговорить! Должен хотя бы попрощаться. Не обязательно нежно и ласково, но это необходимо сделать.
В конце концов Валентина нашла Эндера в помещении ансибля на станции ксенобиологов. Он что-то писал – возможно, письмо Граффу или кому-то столь же далекому от их жизни в новом мире.
– Тот факт, что ты сидишь здесь, не оставляет тебе возможности оправдаться, – сказала Валентина.
Эндер посмотрел на нее. Судя по его лицу, он был искренне озадачен. Собственно, он и правда мог не притворяться: по всей видимости, все мысли об Алессандре вылетели из его головы полностью, и он понятия не имел, о чем говорит Валентина.
– Ты просматриваешь почту. Это значит, ты получил список пассажиров челнока.
– Я уже встретился с новыми колонистами.
– Кроме одной.
Эндер поднял бровь:
– Алессандра больше не колонист.
– Она тебя ищет.
– Она может кого угодно спросить, где я, и ей скажут. Это не секрет.
– Она не может спрашивать.
– И как тогда она рассчитывает меня найти?
– Не устраивай здесь свой глупый спектакль! Я не такая идиотка, я не верю, что ты настолько глуп, даже если ты ведешь себя настолько глупо, насколько вообще возможно.
– Ладно, про глупость я услышал. Можно конкретнее?
– Ты демонстрируешь невероятную глупость.
– Я не о степени, сестренка.
– Эмоциональную тупость.
– Валентина, – сказал Эндер, – а тебе не приходило в голову, что я знаю что делаю? Не могла бы ты хоть немножко верить в меня?
– Я считаю, что ты избегаешь эмоционально сложной конфронтации.
– Тогда почему я не прячусь от тебя?
Валентина не могла решить, что сильнее: дополнительная порция раздражения того, что по ней ударили ее же оружием, или небольшое облегчение оттого, что он счел конфронтацию с ней эмоциональной. Собственно, она не была так уж уверена в том, что приперла его до такой степени, что их конфронтация стала эмоциональной – уж точно не с его стороны.
Эндер бросил взгляд на часы на мониторе компьютера и вздохнул:
– Что же, как всегда, твое чувство времени безупречно, даже если ты сама об этом не подозреваешь.
– Если б ты хотя бы намекнул, – сказала Валентина.
Эндер поднялся и, к ее удивлению, оказался выше ее. Валентина замечала, что он вытягивается, но у нее нигде не щелкнуло, что он обогнал ее в росте. И дело тут отнюдь не в толстой подошве – сейчас он был босиком.
– Вэл, – мягко сказал он. – Если бы ты наблюдала за тем, что я говорю и делаю, тебе стало бы многое понятно до очевидности. Но ты не анализируешь. Ты видишь что-то такое, что не выглядит правильным, и, минуя этап размышлений, автоматом получаешь вывод: «Эндер делает что-то не то, и я обязана его остановить».
– Я думаю! Анализирую!
– Ты анализируешь тут всех и каждого. Поэтому твоя история Боевой школы настолько чудесна и правдива.
– Ты ее прочел?
– Ты дала ее мне три дня назад. Разумеется, я ее прочел.
– И ничего мне не сказал.
– Это наша первая встреча с тех пор, как я дочитал книгу. Вэл, прошу тебя, включи мозги!
– Не смотри на меня свысока!
– Ощущение, что на тебя смотрят свысока, – это не умозаключение, – сказал он, и в его голос наконец прорвалось раздражение. Валентина почувствовала себя несколько лучше. – Не суди меня до тех пор, пока не поймешь. Ты не можешь меня понять, если уже вынесла суждение. Ты считаешь, что я плохо обошелся с Алессандрой, но ты не права. Я обошелся с предельной добротой. И собираюсь спасти ее жизнь. Но ты не можешь поверить, что я поступлю правильно. Ты даже не задумалась над тем, какой поступок правилен, прежде чем решила, что я его не совершаю.
– И что такого ты делаешь, что я считаю, будто ты не делаешь? Девушка томится по тебе…
– Ее чувства – не то, что ей нужно. Не то, что для нее действительно хорошо. Ты считаешь, будто самая большая опасность для нее – если ранят ее чувства.
Валентина осознала, что ее праведный гнев слабеет. О какой опасности он говорит? Что нужно Алессандре, помимо Эндера? Что она, Валентина, пропустила?
Эндер обнял сестру за плечи, а потом шагнул мимо – прочь из комнаты, а потом и из здания. У Валентины не было другого выхода, кроме как последовать за ним.
Эндер быстрым шагом пересек покрытую травой лужайку в сердце научного комплекса – говоря объективно, представляющего собой четыре одноэтажных строения, где горстка ученых корпела над биологическими и технологическими вопросами, на которых строилась жизнь колонии. Однако сейчас, с прибытием корабля, здесь забурлила жизнь, и Эндер уже предложил строителям изменить приоритеты и построить дополнительные здания для научных целей. Грохот строительной техники нельзя было назвать оглушительным: тяжелых машин было мало. Но, в общем, шум – распоряжения, громкие выкрики-предупреждения, перестукивание топоров и молотков – создавал сильную и энергичную атмосферу. Это был звук запланированных, радостных перемен.
Неужели Эндер точно знал, где искать мать и дочь Тоскано? Определенно, Эндер шел прямиком к нужному месту. И сейчас, когда Валентина задумалась над этим – начала анализировать, – она поняла: должно быть, ее брат намеренно дожидался окончания визита, того момента, когда челнок будет загружен для обратного рейса. Не самого последнего, но последнего из тех, которые не будут забиты под завязку пехотинцами и командой. Последний челнок с местами для второстепенных пассажиров.
