Дмитрий Гаврилов - Эликсир памяти, или Последние из Арконы
"Мы гордимся нашей мирною страной И непобедимой армией родной!
Наша Родина сильнаОхраняет мир она Охраняет мир она!"
Музыкальный час. Ряды длинных скамеек. Я узнаю себя среди ребятишек. Здесь же Стас, Павел и Вадим.
Девчонки. Им не нравятся военные песни. Презрительно надуваю щеки.
Вера, у нее всегда был абсолютный слух, тщательно выводит:
"То березка, то рябина, Остраниты над рекойКрай родной, навек любимый.
Где найдешь еще такой!?"
Хор подхватывает. Потом мы поем про волка на мосту и про рогатого козлика. Про разные " голубые, красные воздушные шары."
- Дети! Пора кушать! - Флера Искандеровна, строго глядя из-под знаменитых очков с затемнением, редкость по тем временам, уводит нашу группу.
А в гороховом супе плавают желтые квадратные сухарики белого хлеба. Они разбухли, размокли, они уже не годятся на роль кораблей, им самая дорога на дно.
Зимний двор. Несколько снежков попадают в дверь с риском выбить стекло. Наталья Петровна, Пашина мама, наш второй воспитатель, грозит пальцем, но маленькие хулиганы уже угомонились. Ведь, они очень хотят дослушать, что же там случилось с Чипполино. После полдника нам читают большой белый пухлый том с разными сказками.
Подкрашенные акварелью ледяные рыбки вываливаются из формочек на скамейку. Они совсем не такие, как в аквариуме, но тоже ничего.
- Вы у меня, сегодня, молодцы! - довольна Наталья Петровна.
Рукоятью пистолета, едва скрывая досаду, я крошу твердый лед, сковавший большую лужу. У подъезда детского сада "волнуется море".
Девчачая игра!
- Рогволд! Будешь в войнушку...?
- Буду. Чур, я майор Цветаев!
- А, хитренький!? Опять тебя в восьми местах ранят, чтобы Вера перевязывала! - возмущается Павел.
- Ну, и ладно. Пожалуйста. Зато, я - "включатель"!
- Тогда, я - "выключатель".
Формальная логика чужда детскому сознанию, игра не может появиться ниоткуда. Надо, чтобы кто-то набрал для нее участников, должен быть и второй, кто исключил бы нарушивших правила.
Стас сформулировал исходные условия, но он ли включил меня в эту игру с волшебным эликсиром? Рассказать кому, так не поверят же?!
Вот! Это вопрос доверия каждого. Совсем недавно что-то читал на этот счет. Доверия и Веры...
Она, кажется, вышла замуж за электронщика? У нее ребенок.
Скрипку, наверное, давно забыла. И косу остригла на современный манер, теперь уже ничем не отличаясь в толпе молодых женщин с высшим экономическим образованием. Оно и к лучшему. Ведь, это была не любовь? Правда ведь?
А Инегельд, дурья твоя голова, предупреждал. Не пей эликсира!
Размазней станешь. Ишь, расчувствовался, как баба. Жизнь продолжается...
"Русское поле". Мстители нынче в моде. Над этим полем бороздил небесную синь яркий мордастый летучий змей, пугая местных коров и коз.
Искупавшись в Великом Озере, мы шли по грибы. Честно найденный боровик я схоронил под подушкой. Наутро он был уже без шляпки, и ее тщетно пытались приклеить под мой громкий и нескончаемый плач.
Ведерко с родниковой водой "нарывало плечо". Сибирский приблудный кот бежал по дорожке, неся в зубах полузадушенную мышь, как доказательство своей добропорядочности. Дымил загруженный шишками самовар. Маркиз-Миронов не стрелял в женщин, и падал сам, сраженный бандитскими пулями.
Я метался в бреду. Тускло светила ночная лампа больницы.
Золушка из песни, как в сказке, обретала потерянную туфельку, очнувшись утром. Соседи по палате делали лимонад, размешивая в бутылке "Минеральной" леденцы.
И было долгожданное возвращение домой. Мы ступили в вестибюль новой, только что пущенной станции. Раньше поезда останавливались прямо в депо на Калужской. И были разноцветные кубинские марки, были фантики, солдатики в протертых на коленях колготках я ползал по полу. Начитавшись Обручева и Конан Дойля, лепил динозавров из пластилина и чертил замысловатые карты неизведанных пустырей.
Прятки у "Больших качелей". Посиделки возле подъездов. Асфальт, расчерченный под "Классики".
У меня разбит локоть. Но я не плачу. Хотя, очень обидно. Только что вышел гулять- и на тебе, пожалуйста. Вадим прикладывает подорожник, смоченный слюной.
- Ничто так не помогает заживлению ран, как хороший шлягер.
Когда я был мальчишкой Носил я брюки "клеш", Соломенную шляпу, В кармане финский нож.
В дверь позвонили...
Это его три звонка, я узнаю их, хотя он умер вот уж двадцать лет назад. Бабушка открывает дверь. Дед в своем неизменном черном пальто, из кармана которого виднеется газета "Известия". Он преподавал теплотехнику на вечернем, был заместителем декана, а потому всегда возвращался с работы непредсказуемо. Вдруг.
Кряхтя, снимает узкие индийские ботинки, а затем, выпрямившись, замечает нас с братом. Мы сидим на кухне. Густая крона помидоров, растущих из ящика на широком подоконнике.
Прихрамывая, щуря один глаз, дедушка идет к нам, выпаливая на ходу: "Ну, как там работают Зубаревы ребята?" Он гладит младшего брата по голове, сообщая всем, как бы между прочим: "Встретил я утром Тетку с одним усом! - это его извечная присказка, - Она меня и спрашивает- как, мол, там, ведут себя твои внуки. Хорошо ли они учатся."
- Я еще в садике! - бойко поправляет брат.
- Пятерка за поведение и пять по Изо., а физ-ры не было! - хвалюсь я.
Это забытые сокращения школьного дневника.
На ужин картофельные котлеты с грибной подливкой- коронное блюдо бабушки. Я тяну носом. Ошибки быть не может.
- А вон, красная собака полетела! - восклицает дед.
Меня так дешево уже не купить, но братишка доверчиво смотрит в окно, воспользовавшись этим, дедушка выкладывает на стол по шоколадке и груду конфет "Белочка".
- Так вот, Тетка с одним усом мне и говорит...
Шелестит фольга. Я прекрасно слышу. Во рту приятная сладость.
Его сменяет вкус кислой аскорбинки. Крутится пластинка. В глубине проигрывателя горит желтый свет. К чему-то надо приготовиться.
Незнайка на пластинке сочиняет стихи. Я лежу в своей кровати. На стене ковер с двумя медвежатами. Что-то падает сверху - это штукатурка. К шишке прикладывают юбилейную медаль - тридцать лет Победы.
Дни переплетаются, времена путаются. Серые пушистые котята глядят с большой фотографии, бронзовый черный чертик прищелкивая хвостом показывает им нос.
Большой, длинный, таинственный и глубокий книжный шкаф. Сквозь большое стекло на меня смотрят тома Жюля Верна. Трапецию комнаты подчеркивают два балкона. Следом за шкафом - сервант. Часы с двумя слониками по бокам. Один - мраморный, второй - серый, блестящий. Он сделан тщательнее, и мне больше нравится. Тринога подсвечников.
Маленький Пушкин. Рабочий стол с кипой газет и рукописей у окна, а другой - неизменный, праздничный, торжественный - посреди. Высокий, очень высокий порог не дает брату заползти сюда.
