Игорь Росоховатский - Стрелки часов
*
Что мы помним из истории? Войны, достижения спортсменов, международные скандалы, строительство или разрушение городов. С боем отвоевало себе место в истории искусство. А наука? "Конечно! Конечно!" - воскликнут многие. Но это "конечно" происходит тогда, когда уже взорвана атомная бомба или когда вычислительная машина обыгрывает в шахматы чемпиона мира. А кто обратил внимание на первые опыты по расщеплению атомного ядра? Или на дерзкие эксперименты науки о наследственности? Мы запоминаем то, что эффектно, и поэтому люди столь суетливы - слишком мало среди них пророков. Так было и в тот день, запомнившийся даже сотрудникам нашего института победой нашей олимпийской сборной, а не тем, что в лаборатории Степ Степаныча наткнулись на какой-то интересный и загадочный механизм нервной регуляции. Это была группа нейронов, нервный узелок размером с копейку. Ему и дали условное название "копейка". Он посылал методично, словно гудки зуммера, сигналы в области организма, ведающие наследственностью. - Мы обнаружили два таких узелка,- сказал мне Степ Степаныч.- В затылочной части и в позвоночнике... Он посмотрел на меня тревожно-вопросительно: он явно хотел, чтобы я спросил у него, высказал догадку. А он сам боялся, что она опять окажется ложной. И я спросил: - Вы думаете, что это "часы"? Он пристально посмотрел на меня, его глаза стали похожи на кошачьи, завидевшие мышь. - Нужно проверить на моделях,- сказал он.- Чисто проверить. Все может быть... Лишив сна нескольких крыс и морских свинок, мы искусственно вызывали у них старость. У всех подопытных менялись сигналы, посылаемые "копейками", а после вскрытия мы обнаруживали в этих нервных узелках органические изменения. Тогда мы пошли дальше - оперативным путем удалили "копейки" у здоровых животных. Резких изменений операция не принесла, но примерно через месяц крысы начали терять шерсть, стали неспособны к продолжению рода. У них наступала преждевременная старость. Несколько недель мы с Юрой и Степ Степанычем сводили результаты, а когда эта работа была окончена, стало ясно, что надо переходить к завершающим опытам. Нам было страшновато после стольких разочарований! Но всех в институте уже снова охватило предчувствие победы. До самой ночи светились окна лабораторий и кабинетов, ворчали уборщицы. Я понял, что через несколько дней, как только мы начнем опыты второго контроля, всеми, и мной в том числе, овладеет творческая лихорадка (которая чем-то сродни тропической), и ни о чем, кроме работы, я думать не смогу. Поэтому мы с Майей решили пожениться, и как можно скорей, Итак, женитьба: хлопоты, примерка костюма, густой запах цветов во Дворце бракосочетания. Я стоял рядом с Майей и думал о том, что сейчас мне звонят из академии насчет заказанных приборов и что в приемной меня наверняка ожидает "дядя Тихон", чтобы посоветоваться, где взять две сотни крыс в такое короткое время. А между тем церемония состоялась по всем правилам, и я узнал из специально подготовленных друзьями шутливых напутствий ("От людей сведущих птенцу-желторотику"), как мне следует вести себя в супружеской жизни и от каких привычек придется отказаться. Мы здорово кутнули, предчувствуя, что нам долго не придется веселиться. Устроили капустник на тему "Сопротивление материалов в супружеской жизни". За столом Юра спрашивал, притворно беспомощно разводя руками; - А с кого я теперь за разбитые "люсьены" высчитаю? - и грозил мне длинным изогнутым пальцем. А у меня перед глазами плыла комната, лицо Майи, с которой я, как говорили во Дворце бракосочетания, "должен создавать здоровую коммунистическую семью", и я шептал ей: - Знаешь, что я подарю тебе? Бессмертие!
Мы перешли к опытам второго контроля: удаляли "копейки" у крыс, хранили их при низкой температуре, а после наступления старости у крыс снова подсаживали на прежние места. И у животных начиналось восстановление некоторых функций, исчезали многие расстройства нервной системы. Несомненно, "копейка" была тем важным звеном в "часах", которое выбывало из строя первым и приводило к нарушению всего механизма. Теперь только мы смогли оценить по достоинству все те разрозненные работы по геронтологии, биохимии, биофизике, которые велись в различных лабораториях мира. Без них мы были бы беспомощны. Ведь "копейка" всего лишь один штрих в общей картине, в этой гигантской мозаике добытых сведений, вырванных у природы, прочитанных в химической шифровке и коде импульсов. Недоставало последнего звена. Мы нашли его - и увидели всю картину. Вот когда мне по-настоящему пригодилось второе, инженерное образование. Мой стол был завален чертежами, а его ящики набиты различными диодами и стабилитронами, печатными схемами, ферритовыми пластинками, миниатюрными реле. С утра до вечера в моем кабинете находился кто-нибудь из сотрудников Института электроники. Я отсылал одного к Степ Степанычу, другого - к Юре, с третьим занимался сам, перечеркивая уже сделанное, намечая новые пути. Мы записали импульсы "копейки" на ферромагнитные ленты и теперь создавали миниатюрный прибор, который бы посылал по тем же каналам точно такие же сигналы. Когда я созвал совещание совместно с Институтом электроники, то, переводя взгляд с биологов на инженеров, ощутил, насколько сам я увлекся инженерной проблемой: руководителей наших лабораторий - физиологов, витаминников, ферментников, биохимиков - я не видел уже полторы-две недели, зато знал все новости Института электроники за то же время. Совещание началось с доклада Степ Степаныча. Его речь текла гладко, изредка прерываемая громоподобными восклицаниями увлекшегося докладчика. Многие слова он подавал как бы на блюде - с начинкой и приправой. Мне, сидевшему в президиуме, хорошо был виден его профиль с прямоугольным треугольником носа, форштевнем-подбородком и буйной гривой рыжих волос, реявших над упрямым лбом, как знамя. Он рассказал о первых испытаниях электронных "копеек" в его лаборатории. Затем Юра изложил ход опытов над некоторыми участками ДНК и РНК. Он палил скороговоркой, заглатывая окончания слов, очевидно рассчитывая на тех, кто и без его доклада знает, о чем идет речь. Его глаза потемнели. В них билась напряженная мысль. Время от времени он двигал бровью, как бы подмаргивая себе, говорил: "Ну, дружище, будь умницей". Наконец пришла моя очередь выступить с теоретическим обобщением. Когда я направился к трибуне, в зале возник шум. Я взглянул в направлении его и увидел потрясающее зрелище. Я знал, что у вице-президента Артура Кондратьевича отказали ноги и его возит КД, но не представлял, как это делается. И вот теперь по широкому проходу между рядами, выдвинув на этот раз не треногу, а колеса, плавно катился КД. На вмонтированном в него сиденье с мягкой спинкой, словно уходя в своего двойника, полулежал Артур Кондратьевич. К его шее и лбу, змеясь, подходили провода от измерителей и различных анализаторов, расположенных в КД. У меня пересохло в горле. Я перевел взгляд на Майю, сидевшую во втором ряду, и она улыбнулась мне, утверждая: я тут и я тебя люблю. Я успокоился, но все еще не знал, как сказать Артуру Кондратьевичу: "Проходите в президиум" или "Проезжайте в президиум". И, когда уже раскрыл рот, в памяти выплыла фраза, которую я и произнес: - Вот ваше место, Артур Кондратьевич. КД остановился у кресла Юры. Артур Кондратьевич о чем-то спросил Юру и кивнул мне: дескать, продолжайте, не обращайте на меня внимания. - Мы установили, что нервный узел, условно названный нами "копейкой", посылает импульсы строго ограниченного характера,- начал я, все-таки кося взглядом на необычную пару. Тогда я не мог понять, что так поразило меня, не знал, что еще не раз в памяти возникнет Артур Кондратьевич, уходящий в своего кибернетического двойника как символ... Символ чего?..-"Копейка", или узел "С",- продолжал я,- вероятно, служит и счетчиком и преобразователем. В нее приходят импульсы из различных нервных центров, а она преобразует их и передает на области, ведающие наследственностью. В то же время "копейка" принимает импульсы из этих областей. Сейчас вы увидите схему. Дайте, пожалуйста, первые кадры! Последняя фраза относилась уже к Юре, выполняющему роль ассистента-киномеханика. Когда в зале опять вспыхнул свет, мощная рука КД поспешно отодвинулась от рта Артура Кондратьевича. Очевидно, вице-президент принял лекарство. Я старался больше не смотреть в их сторону, не думать о том, символом чего они являются. - Мы предполагаем, что до тех. пор, пока узел "С" работает нормально, в норме функционируют и железы внутренней секреции. Но вот клетки "С", устроенные, как ячейки памяти, заполнены следами импульсов, пришедших из областей наследственности. Резерва памяти больше нет. Это служит как бы условным сигналом, что организм свою миссию по воспроизводству выполнил пронес эстафету на свой участок пути. Сигналы "С", как показали опыты, становятся менее четкими, постепенно затухают. И тогда образуется следующая картина... На экране опять поплыли кадры... - Как вы видите по синусоиде, начинается затухание деятельности желез. Контроль ослаблен. И тут в полной мере сказываются искажения самого чертежа - утерянные триплеты ДНК... Вот начало конца... В темноте я заметил вспыхнувший огонек папиросы у лица Артура Кондратьевича. КД не принял никаких мер. Значит, дни вице-президента уже сочтены... - Мы создали крохотный автоматический прибор, который функционирует, как узел "С", и посылает такие же сигналы. Испытания его прошли успешно. И если одновременно с подключением его начать профилактику организма по комплексной программе, разработанной в наших лабораториях, то...- Волнение пришло в короткой спазме. Я овладел собой.- ...это является началом бессмертия. Да, бессмертия, потому что вместо одного отслужившего свой срок прибора можно подключить новый, а комплексная программа будет способствовать поддержанию функций центральной нервной системы. То, о чем я говорил, не было новостью для многих присутствующих в этом зале, но оно звучало официальным признанием - уже не догадкой, а уверенностью, уже не гипотезой, а результатом опытов. Не могли же мы тогда знать, что настоящие результаты опыта мы получим лишь через столетия и они окажутся не такими, как мы думали! Впрочем, может быть, кто-то в зале и предвидел их. Аплодисменты взорвались внезапно, как мина. А когда они окончились, Артур Кондратьевич пожал мне руку и поздравил, как он сказал, с эпохальной научной работой. В его устах слово "эпохальной" не звучало комплиментом. Оно было точной оценкой. КД увез его по живому коридору. Там, где они проезжали, на минуту утихал шум. Я смотрел им вслед и думал о КД. Что происходит в его мозгу? Жалеет ли он о человеке, с кем был настолько же близок, как о самим собой? И как выражается его радость или его сожаление?
