Борис Романовский - Авраам родил Исаака
Корабельное время летит быстро. Вот и обед. Есть действительно хотелось. На подносе, выдвинувшемся из стенки, в посуде севрского фарфора (наверное, все-таки имитация) истекал паром и запахами горячий обед. После обеда, с согласия соседа, он выкурил две сигареты подряд ("Надо бы сократить курение хотя бы здесь") и решил пройти по кораблю. Махина оказалась довольно тесной внутри - никаких плавательных бассейнов или теннисных кортов - все компактненько, каждый квадратный сантиметр на счету. Да, оранжерея. Но совмещенная с холлом, за стеклом. Да, холл с настольными играми. Десять квадратных метров. Больше всего был спортивный зал, во время тренировок убирались стенки и зал объединялся с холлом. А Санька так спортом и не занялся. Сначала было сказано, что необходимые двигательные упражнения для физической координации он получает в спортзале детского сада, он тогда уже был в детсаде общего назначения, и в повседневной жизни. А потом, в школе занятия спортом привели к анекдоту. Но и в самом начале помешал, кажется, единственный несчастный случай с Санькой. В первый же год, когда его отдали в детский сад с обычными детьми, он вдруг пожаловался: - Они дерутся. - Кто дерется, сынок? - Ребята в детском саду, - лаконично сообщил он. - Тебе что, больно? - удивился Борис Алексеевич. - Нет. Но в голове шарики заскакивают, - научно обосновал ребенок. - А потом, бьют слабых и трусов, - он явно ожидал санкций. - Дай сдачи, - несколько рассеянно отозвался отец, как и во многих других случаях не беспокоясь о последствиях. - Только сдачу можно давать мальчишкам, девочкам нельзя! Понял? Дополнительных вопросов или комментариев не последовало, и ребенок ушел. Однако месяца через два на Морозова буквально кинулась мать одного из мальчиков. - Ваш ребенок дерется... - орала она. - Предметами... кубиками или еще чем... Если вы его не уймете, я сама уйму... Вы посмотрите, он же весь в синяках! - она безжалостно, как предмет, вертела своего сына, демонстрируя то один, то другой бок. На боках, да и на лице ребенка были кровоподтеки. - И моего избил! - вдруг с обидой сказала вторая мама. - И моего! Бандит какой-то! - Ну, какой он бандит? - сказала вдруг молодая, хорошенькая мама. - Он парень справедливый. Он сам не лезет, только сдачу дает. А девчонок вовсе никогда не бьет, мне моя Леночка говорила. - Девочек не бьет! - как эхо отозвались две мамы. - Я приму меры! - постарался успокоить разъяренных родительниц Борис Алексеевич. - Надеюсь, это не повторится! Уже выходя из детского сада он понял, что происшествие значительнее, чем он вначале представил себе. И он пошел в консультационный пункт. - Понимаете, не соблюдается, если так можно выразиться, принцип взаимности. У него прочный костяк... я хотел сказать каркас, огромная для ребенка сила, кожа и мышцы не чувствуют боли. Даже синяков у него не остается! - Понял, понял, понял! - замахал перед собой руками дежуривший в этот день Виктор Васильевич. - Абсолютно правильное замечание. Драться ему надо? Надо. Но и чувствовать последствия драки, удара - тоже необходимо! А почему же остальные "родители" не пришли с этим? Ведь у них же должны быть те же проблемы! Или до того приятно, когда "наши бьют"! Борис Алексеевич, жду вас здесь послезавтра. Мы обсудим с товарищами и решим... И спасибо вам! В следующий раз Саньку взяли "на пару дней", а вернули через пять с медицинской справкой об ОРЗ. Морозова очень веселили эти справки об обычных человеческих болезнях. - Вот, - сказал Виктор Васильевич, - берите ваше чадо; драться он будет, но теперь ему будет больно. И косточки у него теперь, как у человека, хрупкие. Только синяков и кровоподтеков не будет. Можно бы сделать, но очень уж сложно! - вздохнул он. Все потекло как и раньше. Однако пару раз, забирая ребенка из детского сада. Морозов обнаруживал его в дальнем углу общей комнаты, насупленного и тихого. С этой поры Борис Алексеевич начал бояться за сына. Он стал нервно относиться к чужим детям, когда они играли рядом с Сашкой, а на работе начал побаиваться вызовов к телефону. И в конце концов это все-таки случилось. Раздался невинный, вполне обычный телефонный звонок, его позвали. Женский голос взволнованно сказал: - Срочно просим приехать в детский сад! - Он узнал голос директора. - Что случилось? - Ничего страшного! Это бывает... - женщина замялась. Он представил себе ее мясистое, голубоглазое лицо с выражением испуга. Он сломал себе руку! - в трубке послышался истошный детский крик боли. Выйдите из кабинета! - приказала она. - Я не вам, не вам! Приезжайте быстрее, товарищ Морозов, ребенку больно! Чувствовалось, что они в растерянности и сами ничего не предпримут. Машину ему дали директорскую. Через каких-нибудь десять минут он был уже на месте. Мальчишка исходил криком, рука была сломана в плече, выше локтя, и болталась, как подвешенная, на коже, но к моменту его приезда все-таки была прибинтована к шине. Борис Алексеевич схватил орущего ребенка на руки и рванулся к поликлинике, но затем сообразил, что бежать надо к консультационному пункту института. О машине, которая его привезла, он совсем позабыл. Люди останавливались на другой стороне улицы, прохожие расступались, давая ему дорогу. Ребенок кричал. Когда он ворвался в помещение, дежурная по пункту схватилась рукой за грудь. Потом она пришла в себя: - Выйдите, отец! Он вышел. Через несколько секунд крик прекратился. Наступила гнетущая тишина: Борис Алексеевич достал сигарету, закурил, и из его глаз полились слезы. Он стоял в полутемном коридоре, курил и плакал. Дежурная выглянула в коридор: - Морозов, оставьте его у нас на пару... Морозов, Морозов... перестаньте. Ну, что произошло? Он же все-таки электронный, механический! - Чего ж он так... плакал? - Гм, - пожала плечами женщина. - Ему было больно! - И она задумалась. На работу он вернулся огорченный и растерянный. Сослуживцы, особенно дамы, немедленно заметили это. Вообще, дамы к нему относились очень сочувственно - одинокий вдовец с приемным ребенком, это в переводе означало и "потенциальный жених", и "хороший человек". И хотя многие утверждали, что ребенок его собственный, жених он был нынче действительно видный - главный инженер проекта, да еще с отдельной квартирой. Нет, положительно, дамы ему сочувствовали. Однако никто из них его ни о чем не спросил, лишь самый близкий друг Валера Семивласов отважился при перекуре: - Ты чего, Боря? На тебе лица нет! - Мальчишка! - махнул рукой Морозов. - Руку сломал! - Ах ты, черт бы его побрал! - Валера, как и большинство окружающих Морозова людей, воспринимал его дела как свои личные. Благо, разделывался со своими затруднениями он всегда сам. - Плакал? - спросил Семивласов сочувственно. Морозов безнадежно махнул рукой. - Они когда маленькие болеют, - сказал Валера, - у тебя такое чувство, что кожу бы с себя снял, лишь бы ему больно не было! А сделать ничего не можешь! смотришь с надеждой на этого детского врача, а у нее морда чушка чушкой и котлеты в глазах. - Какие котлеты? - поразился собеседник. - Которыми она вечером будет кормить свою семью! - Валерины мысли совершали иногда довольно сложные сальто в неожиданных направлениях. Они помолчали. "Какая, в сущности, разница - думал Морозов переживая еще раз сегодняшние события, - кишки, нервы, мышцы у него внутри или трубки, микроэлементы, рычаги, если ему больно и он плачет? Если бы я бежал с человечьим детенышем, я бы, наверное, не представлял себе его внутренних органов. Да и любая мать, и любой отец... слышит плач и видит рану. И ему больно... все равно очень больно - Он достал еще одну сигарету. - А я начинаю относиться к нему как к человеку! - оценил он свое поведение вроде бы со стороны. - Ну и что, что как к человеку? А кто он мне? Сын!" Тут Борис Алексеевич надолго задумался о своих взаимоотношениях с кибернетическим мальчишкой, которого он взялся воспитывать.
