Наталья Иртенина - Главы из романа По касательной
Ди несколько раз обошла весь город - вдоль, поперек и по периметру но едва ли заметив это и уж совершенно точно не спрашивая себя, за какой надобностью она петляет и не пора ли прекратить это странное занятие. Она вспоминала Йаа и его сбивчивый, велеречиво-косноязычный от страха рассказ. Нет, совесть ее больше не мучила. Совесть улеглась и снова захрапела в добром молодеческом сне. В правильности своих действий Ди не сомневалась. Она просто пыталась понять.
Вечный сыщицкий вопрос - мотивы. Ди пыталась понять, что движет Убивцем. В мире людей его бы назвали маньяком-душегубом, психом и нелюдем. Воплощением зла. А здесь - кто он здесь с точки зрения человеческой?
Как ни странно, Ди по-прежнему считала себя человеком. В специфическом состоянии - но тем не менее. Человек вообще-то в любом состоянии может оставаться человеком. Думать по-людски, поступать по-людски, чувствовать тоже. Поэтому Убивца она мерила человеческими мерками - а не по шкале ценностей душ, никогда не бывших во плоти.
Она хотела его найти. Увидеть. Посмотреть в его лицо. Может, потому и обходила город, закладывая круги, раз за разом, не отдавая себе в том отчета.
И, может быть, ее тянуло к нему воспоминание о Йаа, в какой-то мере породнившем их?
Как бы там ни было, Убивец один в этом городе интересовал ее по-настоящему До такой степени, что она начала составлять его "психологической портрет".
Она была уверена, что Убивец единственный здесь, среди нескольких тысяч безликих одинаковых душ, имеет свою собственную, настоящую физиономию. Ди уже знала, что местные жители каким-то образом различают друг дружку, для себя самих они непохожи. Значит, внешнее отличие Убивца не бросается им в глаза, не кажется им странным или подозрительным. А вот на взгляд стороннего наблюдателя, каким была Ди, он непременно должен выделяться среди остальных.
Он вообще иной, чем они. Не только внешне. Ди полагала, что Убивец непостижимым образом вкусил плодов от древа познания Добра и Зла. Не больше и не меньше.
После чего и стал Злодеем, перестав быть пустышкой, плесневеющей на заброшенном складе болванкой. Всего-навсего пожелал быть причастным Добру и Злу. Точнее, или Злу. Почему Злу? Да потому что там, где чахнут от обилия благодати, зло явить проще, чем добро. Разумеется, с добром всегда сложнее. Свяжешься с добром - синяков не оберешься. Тычков, затрещин и подножек. Иными словами, никто не обещал, что будет легко.
А с другой стороны, кто сказал, что сеять семена жизни - злодейство? Душа - семя, плоть - земля. Урожай, как водится, собирают по осени. Богатый ли, бедный - не суть. Но если не упадет семя в почву - ничего и не вырастет. Будет холод, будет пустота. Бездушие. Бесплодие.
Семени, чтобы дать всходы, нужно умереть. Душа плодоносит и тем живет. И обретает бессмертие, которое уже никогда не истает. Йаа не умрет. Он поправится, окрепнет и отыщет дорогу в настоящую вечность - а не ту хрупкую, декадентскую, болезненную вечность его бывших сородичей.
Так она думала в приступе благонравия,беспутно шатаясь по городу душ.
За все время своего скитания она почти никого не встретила. Так, промелькнет иногда робкая фигурка и тут же скроется из виду. Похоже было, Убивец здорово их застращал и очередная его вылазка стала каплей, переполнившей чашу ужаса. Души боялись ходить поодиночке и, повстречав такую же одинокую бродяжку, улепетывали в сторонку. Возможно, где-нибудь они собирались группками, чтобы не так сильно бояться. Возможно, они продолжали жить своей обычной искусственной жизнью, но делали это как-то незаметно, таясь и укрываясь за стенами, сквозь которые можно проходить.
Возможно.
Ди в своем отшельничестве ничего этого не видела.
Поэтому несказанно удивилась, набредя на театрик под открытым небом, где давалось представление.
На полукруглом помосте перебрасывались репликами и разражались монологами актеры. О том, что это именно актеры, а не случайные риторы, практикующиеся в публичных дискуссиях и изяществе слога, должны были, вероятно, свидетельствовать их одеяния. Это были чрезвычайно странные одеяния. На сцене неподвижно стояли два балахона, укрывающие артистов с головы до пят. Просто напяленные сверху мешки с дырками для глаз, один серого цвета, другой коричневого.
Перед помостом широкими ступеньками и тоже полукругом поднимались зрительские ряды. Ни одного свободного места - аншлаг. Вокруг сцены сгрудились те, кому не досталось сиденья. На одинаковых лицах одинаковое трепетное внимание. Кое-кто даже рот разинул в волнительном восторге.
Ди прислушалась к высокоучтивой перебранке на сцене. Двое пререкались по предметам столь возвышенным и отвлеченным, что она не сразу вникла в суть действия - если, конечно, монументальное стояние высокопарных балахонов можно назвать действием.
-У них есть все, но нет ничего, - патетически разглагольствовал Коричневый. - Я же не даю ничего, но посмотри вокруг - здесь есть все, что душа пожелает. Здесь никто ничего не теряет, ибо потеряв обретает заново, здесь никто не падает, ибо упав не имеет урона и продолжает восхождение с того места, откуда упал. Здесь потребности определяют бытие, ибо я так хочу - ибо я люблю тех, кого веду. Ты же не любишь тех, кто доверен тебе, ибо любящий не испытывает любимого и не отнимает у него прежде дарованного, не толкает в спину и не повергает в прах. Стремящееся к праху бытие человека определяет его потребности и погружает в суету, ибо потребности людей так же низки, как и их бытие.
-Да, это так, - смело ответствовал Серый. - Я не люблю людей и мало делаю для них, потому что, как и ты, не люблю суеты. Порою, в миг слабости готов я возненавидеть весь труд мой, которым тружусь я под солнцем, потому что должен оставить его человеку. Ибо что будет иметь человек от всего труда моего и заботы моей, кроме еще большей суеты? Ибо все дни его скорби, и его труды - беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это суета.
Ди подумала, что где-то уже слышала такое. Или читала. А подумав, тут же и вспомнила. Серый обокрал Экклезиаста - шпарил точно по источнику. Да и насчет потребностей что-то очень знакомые интонации.
-Но я жалею их, - надрывно продолжал Серый. - И в этом мое оправдание. Не в моих силах сделать их совершенными и идеальными. Бренное не может быть идеальным. Бренное можно лишь закалить, чтобы оно стало чуть-чуть прочнее. Поэтому я посылаю им испытания...
-...от которых большинство из них гнется и ломается, - вставил Коричневый с каким-то пафосным ехидством, - делаясь ни на что не годным тряпьем, влачащим существование в ничтожестве. И впрямь - их можно жалеть, но не любить. А тебя, их Судьбу, я не могу обвинить в жестокости к ним - а только в милосердии.
