Уильям Тенн - Последний полет
Они захохотали — Луц немного громче других.
Планета была настолько похожа на Землю, что они испытали нешуточный приступ ностальгии. Конечно, здесь было всего четыре континента и — что поделаешь — теплыми ночами здесь не царила сияющая луна, но сапфировая гладь моря так и манила полежать на белоснежном пляже, прихватив с собой бутылку виски, хотя, казалось, тут можно захмелеть и не открывая бутылки, а облака плыли по почти бесцветному небу, выпятив свои кудрявые животы и не ведая, какие удивительные сравнения могут подобрать для них поэты. Там и сям над безмолвными водами цвета индиго возвышались живописные острова, так и ждущие кисти художника, который бы их запечатлел.
Горные склоны были украшены кронами высоких деревьев, а на нетоптаных лугах волновались буйные травы. Изнывали от зноя необъятные просторы пустынь, чьи золотые пески не знали, что такое влага; а на севере огромные льдины обретали свободу и ныряли в полярное море, громким треском возвещая приход весны.
Но нигде — ни на суше, ни в море — они не видели животных.
— Похоже на райский сад, — вздохнул Гарри Луц, — после Грехопадения.
О'Лири посмотрел на него, закусив губу:
— Или на ад, каким он был до того.
После приземления Вик распределил исследовательские вахты. Намного менее трудные, чем истощавшие нервы дежурства в космосе, исследовательские дежурства на данном этапе были гораздо более важны. И служебные инструкции, и их собственные представления о безопасности требовали, чтобы наиболее тщательные исследования условий жизни на планете были сделаны по возможности перед тем, как люди покинут корабль. Надо было не только проверить местность на предмет таких оказий, как землетрясения, наводнения и извержения вулканов, не только выяснить, есть ли здесь опасные микроорганизмы, что на планете, столь похожей на Землю, было весьма возможно; но, в дополнение ко всему этому, — и особенно здесь, в Дыре, — надо было убедиться в отсутствии чего-то абсолютно незнакомого, особенного, до этих пор беспрецедентного и, возможно, смертельно опасного.
Только после того как были приняты все эти предосторожности, а бортовые журналы заполнены вплоть до того момента, когда они должны были покинуть корабль, Вик осознал, что он не думал о Кэй уже десять — или пятнадцать? — часов. Кэй Саммерсби стала просто еще одним белокурым приключением, которое еще не закончилось, еще одной вехой на задворках его памяти — только немного более важной, более значительной, чем другие. Главным его делом было руководство экспедицией.
— Эй, Вик, — нахмурился Стив О'Лири, оторвавшись от телесканера. — Ты знаешь, что на обратной стороне планеты — это белое щупальце?
Командир издал нечленораздельный звук, придвинулся к разведчику из когорты В и поскреб подбородок, глядя на экран.
— Черный космос! — прорычал он. — Что ты об этом скажешь? Непохоже, что оно живое: не двигается и на земле вроде не лежит; просто висит и мозолит глаза. Можно подумать, это просто червяк, которому не повезло в жизни: на него наступили и отбросили в сторону.
О'Лири хрустнул суставами:
— Да уж. Не хочу на него смотреть — мне оно не нравится. Согласно инструкции, мы должны держаться от этих прелестей по крайней мере на расстоянии реактивного выброса — а тут эта штука в каких-то вонючих 7500 милях, если считать по прямой.
— Значит, нам не повезло, — ответил Карлтон. — Оно на планете, куда нас послали, а задачи миссии всегда важнее служебных инструкций. Помните только, что, проводя исследования, не надо приближаться к нему слишком близко. Луц, ты понял?
Тот кивнул:
— Когда мы приступим, Вик? Я готов съесть свой шлем вместе с антенной, если в этом неземном раю мы встретим что-нибудь опасное. Я хочу ощутить под ногами настоящую почву.
Его начальник покачал головой:
— Полегче, мой мальчик, полегче, не гони. На чужой планете спешка приведет только к тому, что тебя раньше других похоронят. А если в этом мире и есть какая-то опасность, о которой ты не знал, пока не вылез из люка, — зря ты думаешь, что успеешь съесть свой шлем. Потому что тебя сожрут вместе со шлемом, рацией и всеми потрохами. А теперь расслабься и смотри на экран сканера. Кроме деревьев, травы и прочих пустяков здесь должно водиться что-то еще.
Но больше здесь ничего не было. Сменяя друг друга у телесканера, они водили лучом взад и вперед по всем четырем континентам и всматривались в экран до тех пор, пока от усталости не заболели глаза, но так ничего и не нашли. Они отыскали мельчайшие одноклеточные формы в пробах воздуха, почвы и воды, собранных при помощи автоматической драги, которой был оборудован корабль; в один прекрасный день их разбудил крик О'Лири, которому показалось, что он видел птицу (она оказалась листом, оторванным ветром); их внимание привлекли несколько больших зеленых шаров, прокатившихся мимо, но потом по отсутствию целенаправленного поведения и органов чувств разведчики догадались, что это были всего лишь очень крупные споры каких-то растений.
Они не видели ни травоядных, объедавших пышную растительность, ни хищников, крадущихся за ними, чтобы напасть. В морях не было рыбы, в лесах — термитов, даже в самой земле не было дождевых червей.
— Не понимаю, — ворчал Вик. — Растительный мир на этой планете так похож на земной, что предполагает наличие наземных животных. А где они? Ведь снаружи нет какого-нибудь огромного существа, способного сожрать всех остальных. Так что...
— Что? — подзуживал Стив О'Лири, глядя на шефа в упор.
— Может быть, это кто-то очень маленький — он-то и делает всю работу? Скажем, вирус. Какая-нибудь сложная молекула, относящаяся одновременно к царствам и живой, и неживой природы, что-нибудь такое, что нельзя назвать живым в полном смысле слова, но что может еще быть более опасным, чем живое существо.
— Да, Вик, но я засек бы его с помощью электронного микроскопа. — Гарри Луц нервно развел руками. — А если я где и промахнулся, так все равно их сейчас со скоростью пять тысяч экземпляров в минуту определяет робот. Если какой-то вирус погубил здесь всех зверей и птиц, мы скоро наткнемся хотя бы на одну из его форм.
— Неужели? Если этот вирус не смог приспособиться к жизни в растительной клетке, сейчас он может быть не слишком активным, — и не слишком многочисленным. И потом, если мы на него все-таки наткнемся, как мы узнаем, что это он?
— Но робот...
Вик Карлтон скривился:
— Робот! Знаешь, Луц, в нашем деле один из способов не дожить до старости — это верить всему, что написано в руководствах по эксплуатации оборудования. Конечно, если рецептор робота приставить к электронному микроскопу, он станет отличным специалистом по патогенным микроорганизмам. И память у робота не хуже рецептора — в ней есть файл с информацией о всех микроскопических формах жизни и вирусах, опасных для человека, обнаруженных к настоящему времени в исследованных районах Галактики. Если он наткнется на что-то, что настолько похоже на описание, которым он располагает, что его реле с десятичным кодом замкнет, — тогда он нас предупредит. Он предупредит нас о дюжине видов на этой планете, которые как-то коррелируют с его базой данных. Только ведь у роботов нет воображения. Эта чудесная машина, Гарри, не оторвется от работы и не скажет тебе: «Слушай, мне не нравится, как выглядит вот эта козявка, хотя она и кажется совершенно безвредной». Ты же знаешь, что бывает, когда робот сталкивается с тем, что не заложено в его память.
