Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962
— И остроумный, — сказал Сережа.
— Что вы мне это говорите,— сказал Гриша Быстрое.— Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа — раз! — «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.
Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.
— О! — сказал Панин.— Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.
— Железный Кан большой эстет,— сказал Сережа Кондратьев.— Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.
— Я человек простой, простодушный,— начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.
— Кондратьев, Панин, приготовиться,— сказал дежурный. Панин осекся и одернул куртку.
— Пошли,— сказал он.
Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине — Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.
— Четырехкратная,— сказал Панин, глядя на кабины.
— Пятикратная,— сказал Кондратьев.— Кто там сейчас?
— Нгуэн и Гургенидзе,— сказал дежурный.
Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.
— Ждите,— сказал дежурный и пошел к станине.
Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать — тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какие–то малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных — они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления.
Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол.
— Больше жизни, Лева! — громко сказал один из курсантов.
Все засмеялись. Только Панин не засмеялся.
— Ничего, ребята,— сипло сказал Гургенидзе и встал.— Ерунда! — Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек.— Ерунда! — повторил он.
— Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! — сказал Панин негромко, но очень энергично.
Кондратьев сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут,— подумал он,— все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны».
— Полноват Лева,— сказал он.
Полные плохо переносили перегрузки.
— Похудеет,— бодро сказал Панин.— Захочет, так похудеет.
Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом.
В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями.
— Кондратьев и Панин готовы? — спросил он.
— Готовы,— сказал дежурный. Инструктор бегло проглядел листки.
— Так,— сказал он.— Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.
— Ух здорово! — сказал Гургенидзе. Он сразу стал лучше выглядеть.—
— У меня, значит, тоже зачет?
— У вас тоже,— сказал инструктор.
Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.
Инструктор сказал:
— Панин и Кондратьев, по кабинам.
— Виталий Ефремович,— сказал Кондратьев.
— Ах да…— сказал инструктор, и лицо его приняло озабоченное выражение.— Мне очень жаль, Сергей, но врач запретил вам перегрузки выше нормы. Временно.
— Как так? — испуганно спросил Кондратьев.
— Запретил категорически.
— Но ведь я уже освоился с семикратными,— сказал Кондратьев.
— Мне очень жаль, Сергей,— повторил инструктор.
— Это какая–то ошибка,— сказал Кондратьев.— Этого не может быть.
Инструктор пожал плечами.
— Нельзя же так,— сказал Кондратьев с отчаянием.— Я же выйду из формы.— Он оглянулся на Панина. (Панин глядел в пол.) Кондратьев снова поглядел на инструктора.— У меня же все пропадет.
— Это только временно,— сказал инструктор.
— Сколько это — временно?
— До особого распоряжения. Месяца на два, не больше. Это бывает иногда. А пока будете тренироваться на пятикратных. Потом наверстаете.
— Да ничего, Сережа,— басом сказал Панин.— Отдохни немного от своих многократных.
— Все же я попросил бы…— начал Кондратьев отвратительным заискивающим голосом, каким не говорил никогда в жизни.
Инструктор нахмурился.
— Мы теряем время, Кондратьев,— сказал он.— Ступайте в кабину.
— Есть,— тихо сказал Сережа и полез в кабину.
Он уселся в кресло, пристегнулся широкими ремнями и стал ждать. Перед креслом было зеркало, и Кондратьез увидел в нем свое хмурое, злое лицо. «Лучше бы уж меня вынесли,— подумал он.— Теперь мышцы размякнут, и начинай все сначала. Когда я теперь доберусь до десятикратных! Или хотя бы до восьмикратных. Все они считают меня спортсменом,— со злостью подумал он.— И врач тоже. Может быть, рассказать ему?» Он представил себе, как он рассказывает врачу, зачем ему все это нужно, а врач глядит на него веселыми выцветшими глазками и говорит: «Умеренность, Сергей, умеренность…»
— Перестраховщик,— сказал Кондратьев громко.
Он имел в виду врача, но тут же подумал, что Виталий Ефремович может услышать это через переговорную трубку и принять на свой счет.
— Ну и ладно,— сказал он громко.
Кабину плавно качнуло. Тренировка началась.
…Когда они вышли из тренировочного зала, Панин немедленно принялся массировать отеки под глазами. У него после Большой Центрифуги всегда появлялись отеки под глазами, как и у всех курсантов, склонных к полноте. Панин очень заботился о своей внешности. Он был красив и привык нравиться. Поэтому сразу после Большой Центрифуги он немедленно принимался за свои отеки.
