Журнал «Если» - 2005 № 10
Я поднялся наверх, миновав плакат «Правила поведения на воде» и черную табличку, на которой мелом были выведены цифры — температура воды и воздуха. Может… просто остаться здесь, устроиться на водную станцию, измерять температуру, следить, чтобы другие не заплывали за буйки?
Книжный магазин на Базарной открывался в девять. Я успел заскочить туда по дороге на работу.
Покровский пришел в пять — я уже запирал окна на шпингалеты.
— Сегодня короткий день.
Он ответил:
— Я не надолго. Просто хотел взять книгу.
Вид у него был какой-то пришибленный, скучный, словно его побило молью.
— Какую-нибудь классику, да?
Он помялся. Потом сказал:
— Хватит с меня этой классики. Лучше фантастику. Там ведь заведомо — все выдумка, верно? И если что-нибудь изменится… Кто заметит, сколько ног на самом деле было у инопланетного чудовища?
Я сказал:
— Я был в книжном. У них есть этот ваш «Вертер». Новое издание, прошлого года. Я посмотрел.
— Ну и что? — быстро спросил он.
— Черный. Ну и что? Может, всегда был черный? Кто помнит?
— Вот именно, — согласился он. — Я об этом и говорю, — он помялся. — Простите, но… тот Толстой? Можно посмотреть еще раз?
— Так мы вчера смотрели…
— Это же каких-нибудь пять минут!
Я пожал плечами и поплелся к стеллажу с намалеванной на картоне буквой «Т». Третий том «Войны и мира», понятное дело, стоял на месте, — редкий ученик добирался до середины эпопеи.
— Вот он, ваш Толстой.
— Посмотрите вы, ладно?
— «Наташа…» — начал я, поскольку том сам собой раскрылся на триста девяносто пятой странице, — «…касательно личности их раненого спутника, тогда как Соня…». Это не та книга. Вы ее подменили, да?
— Нет, — уныло сказал он, — просто это распространяется все дальше. Как инфекция. Так я и думал.
— Скажите, — спросил я, — а вы газеты читать не пробовали?
Он прикусил губу, и я понял, что попал в точку.
Вот почему они им заинтересовались. Из-за газет. Ведь если…
— Я, наверное, вообще не буду читать, — быстро сказал он.
— Вы думаете, если вы прочтете газету, и там… если везде будет написано, что…
Что границы открыты, никто не спрашивает никаких справок, и мне не надо…
Что я никогда, никогда не лежал в психушке.
Что меня любит Лиля.
Не сложись все так, как сложилось, не прищучь они профессора Литвинова, не разгони кружок… Приходил человек в сером, вел долгие разговоры, смотрел укоризненно… Что я тогда ему наговорил? О ком?
Не помню.
И я сказал хриплым шепотом:
— Если это правда… а вдруг… вы можете сделать так, чтобы все это — ну, это, вы понимаете — было лучше?
— Я не могу по заказу, — упирался он, — это как-то само… просто возникает в голове, и все.
— А если представить поярче…
— Что?
— Ну, Наполеон отменил крепостное право, просто росчерком пера взял и отменил, и крестьяне взяли вилы и… Нет, не то. Опять получается то же самое… Или вот…
— Вы знаете, — сказал он, — это мне приходило в голову. Но это как-то слишком глобально. Я не… не умею думать общими понятиями. Не представляю их. Только что-то частное, детали, подробности. Это да…
— Подробности, — я задумался. — Вот вы говорили, что подробности тоже могут…
Мы сидели в кафе «Росинка» над морем и пили пиво. Немолодая, лет тридцати, женщина за стойкой нарезала бутерброды. Сквозь нейлоновую блузку проглядывал бюстгальтер, лишь чуть прикрывавший темные круги вокруг сосков. Я отвернулся.
Он сказал:
— Я думал, только сумасшедший мне поверит.
Я молчал, чувствуя, что краска заливает мне шею, щеки, виски. Потом с трудом выговорил, потому что молчание становилось просто невыносимым:
— Это был просто нервный срыв…
— Ах, вот оно что… — он неловко покрутил головой. — Это вы потому бросили институт?
— Да, — сказал я, — да, отчасти. У нас был студенческий кружок, и они…
— А! — он понял. Люди его возраста такие вещи понимали быстро.
— Так вы попробуете?
— Ну что же я могу сделать? — он снял очки и, как все близорукие люди, сразу приобрел беспомощный вид. — Ведь даже если что-то и меняется, то трудно предугадать, как и что именно! Кстати, теоретически уже должны быть какие-то изменения, разве нет? Если «Юный Вертер» и Наташа с Соней…
Буфетчица подошла к нашему столику, и я заказал еще «Жигулевского».
— Вроде никаких. Но я все равно завтра что-нибудь вам подберу… такое… Просто, чтобы… ну, проверить, а вдруг? Понимаете?
— Да, — вздохнул он, — понимаю. Только завтра я не могу. Работа.
— Ну после работы? На этом самом месте.
Он надел очки, опять снял их, протер, снова надел.
— На этом самом месте, — сказал он. — Хорошо.
— И представляешь, это та самая бабка, которую я обложила в трамвае, прикинь? — оказывается, она тем временем что-то рассказывала, оживленно размахивая свободной рукой. — И она нам все баллы скостила… Ты что, не слушаешь?
Винный отдел в продуктовом еще не успел закрыться, и мы купили пыльную бутылку шампанского «Юбилейное». На берегу уже никого не было; мы устроились под скалой, похожей на спящего тюленя. Шампанское показалось мне совсем невкусным, я подумал, что представлял себе все как-то иначе.
— Почему, слушаю. Вам дали третье место.
— Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?
Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе… ну, в общем, на ней даже не было трусиков.
Я подумал — какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по глазам.
— Оп-па! — сказала Лиля.
Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени, и среди этих теней стояли две фигуры с автоматами.
— И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? — лениво спросил один.
— Понятно, что, — сказала Лиля и одернула платье.
— Тоже мне, нашли место, — кисло сказал пограничник. — Ну пошли, что ли?
— Мы ничего не нарушали, сержант, — оправдывался я. — Мы только…
Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.
— Караванов Альберт Викторович, — сказал он, — понятно. А вам известно, что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками исправительно-трудовых работ?
— С каких это пор?
— Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов Альберт Викторович.
Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул меня в бок стволом автомата.
— Двигай.
