Владимир Тендряков - Путешествие длиной в век
6
Вечером шел с реки. После двухчасовой гребли он выкупался, холодная вода прогнала усталость. Шагал по узкой тропинке, немного расслабленный, счастливый тем тихим, бессмысленным, почти биологическим счастьем, у которого нет иной причины: ты живешь, и тебе в эту минуту ничего больше не надо от жизни.
А вечер был темный — сказывалась близость осени, — и горели крупные косматые звезды. Среди них, нарядных, тянет свой долгий звездный век звезда Лямбда, галактическая старушка, еле видимая отсюда из-за своей ничтожности.
И не хотелось думать о неприветливой Вселенной с затерянными в холодной пустоте сгустками бушующей плазмы, жидкими разливами туманностей, снующими планетами, пригретыми чужими солнцами. Чего тебе не хватает на Земле, человек? К чему вся Вселенная, когда лучшего рая, чем твоя собственная планета, ты не найдешь?
И пугливо трогал ветерок лицо, и с обескураженным шепотом падал к кроне берез одинокий лист-неудачник, не дождавшийся листопада. И было немного печально и хорошо на душе, и как ни хорошо, а чего-то не хватало.
Тропинка подымалась по склону холма. Это был суровый и голый холм. Пыльный, угрюмый старик среди цветущих садов, зеленых рощ и тучных полей — место, отданное современниками прошлому.
Почти каждый вечер проходил Александр по этому холму. На его вершине, осевший в землю, торчком стоит изъеденный временем тупой каменный обелиск. На нем выбита пятиконечная звезда и старинным шрифтом вырублены три фамилии:
Рядовой ОСИПОВ П.Н.
Сержант КУНИЦЫН А.А.
Младший лейтенант СУКНОВ Г.Я.
Ниже надпись:
Пали смертью храбрых в боях за Советскую Родину 1.XII. 1941 года.
И Александр представил себе то далекое время: была зима, и в мерзлой земле темнолицые, обмороженные мужчины вырубали своими примитивными инструментами могилы, закидывали окоченевшие тела каких-то Осипова, Куницына, Сукнова, убитых другими людьми. Жутко и почему-то без причины стало стыдно перед этими предками, закопанными в мерзлую землю. Стыдно за себя, не знающего, что такое голод и холод, что такое боль тела, развороченного грубым куском стали. Стыдно перед теми, о которых сказаны эти варварски гордые слова: «Пали смертью храбрых».
Он не спеша поднялся.
Сверху, от старинного камня, донесся голос.
Этот голос был чист и ясен, а слова тяжелы и жестоки, как слова на старинном надгробии.
Женский голос в глухом месте, в навалившейся ночи читал:
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых…
Старинное стихотворение — стихийная, необузданная мощь, угловатая, все презирающая гордыня, бесстрашный вызов жестокого человека к жестокости. Старинное стихотворение — строчки, оставляющие незаживающие раны.
Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, тяжкий плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Чистый, ясный и безжалостный голос.
Александр подошел…
Стиснутая ночью, невнятно белела узкая девичья фигурка. Александр сделал еще шаг вперед, и голос смолк.
В черном небе чиркнула падающая звезда. Они часто падают в это время. Тихо…
И девушка шарахнулась в сторону.
— Не бойтесь! Я не восставший из могилы.
Она остановилась.
— Кто здесь? — Голос придушен страхом, бледный голос.
— Человек, как и вы…
— Догадываюсь.
— Можно подойти? Не убежите?
— Попробуйте.
Он подошел.
Ночь смыла с ее лица все черты, темнели только глаза.
— А я вас знаю, — сказал Александр.
— И я вас…
Девочка-лаборантка. Это она пригласила его на первую беседу с Шаблиным.
— Откуда эти стихи?
— Из книг…
— Я их не знаю.
— Разве что-то знать — только ваша монополия?
— В таком месте — и такие стихи!
— В другом они так не звучат… Проводите меня, я боюсь.
И они пошли бок о бок. Хрустел песок под ногами, от ее тела, затянутого в тонкое платье, тянуло теплом, и в темноте был виден ее профиль, загадочный, древний, библейский в эту минуту. Смутной влагой блестели большие, выпуклые глаза.
А над головами лениво жила Вселенная, поеживались звезды, вколоченные в знакомые созвездия. И снова упала звезда — острый, более сильный росчерк заблудившегося метеорита. В ее глазах мелькнул колючий отсвет.
— Как сабля… — обронила она тихо.
— Что? — не понял он.
— Сверкнул, как сабля… «И ханской сабли сталь…» Какие сильные и страшные люди жили прежде! Мы теперь больше надеемся на свои сильные машины, и в нас самих сила умирает за ненадобностью…
Ее слова были не новы, они гуляли по свету как сомнительное утверждение: «Человек становится тепличным».
Такие утверждения когда-то питали человеконенавистнические теории: сила воспитывается в столкновениях; с прекращением войн у общества отнят такой решающий стимул развития, как внутривидовая борьба… А общество развивалось, преобразовывалась планета, заселялись океаны, шло освоение солнечной системы, жизнь опрокидывала теории, перечеркивала эти слова.
Но сейчас Александр не возражал: ночь, девушка, дух предков — какие тут теории! И самому хотелось бы стать грубым, «ломать коням тяжелые крестцы и усмирять рабынь строптивых».
— А они умели не только пугать, — произнесла она. — Они умели быть нежными… Не помните?..
И она тихо-тихо стала читать:
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движение губ —
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту…
Как налетевший дождь, прошумел с глухой тревогой тихий голос и оборвался.
Нет, он не помнил… Память его, прославленная по всему миру память, много прекрасного не увезет с Земли, много такого, чем можно гордиться. Богаты минувшие века, всего не захватишь.
— А как ваше имя? — спросил он.
— Галя…
И тем же голосом под дождевой шепот:
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут…
Они стали встречаться.
Ей было семнадцать лет, год назад перешла из школы в институт, работала и училась, готовилась стать биологом, старая русская поэзия — просто увлечение.
А липовые рощицы осветились призрачно-лимонным светом, а дубки в институтском парке стояли в ржавом наряде, молоденькие, неокрепшие, но уже солидные, себе на уме, как мужички из сказок.