Аскольд Якубовский - Последняя Великая Охота
Да что это со мной? Я приписываю чувство каменному шару? Надо бы составить подробнейшую карту планеты. Вот будет работы! Вся дурь из головы повыскочит.
Ящер не приходил, и полгода я усердно работал: карта была составлена с самыми мелкими подробностями. Горы все же нашлись, небольшие базальтовые образования.
И был очень любопытен микрорельеф планеты.
Глубина илистых луж, заключенных в твердо-упругие, будто хрящевые, ячейки, всюду была одинакова - от десяти до тридцати сантиметров. Правда, иногда попадались глубокие колодцы, полные густой жижей. Достичь их дна было трудно. То ли колодцы были изогнуты, то ли полны Ила.
К сожалению, пока что другие исследования были всего лишь царапинами поверхности явлений. Господствовали ветры западного направления, среднесуточная температура плюс 19, влажность 70-80 процентов, давление 52! Освещенность 20 люменов.
Но что здесь делать охотнику?
Ура! Кончилось мое одиночество. Да здравствует Изобретатель!..
Однажды я сидел на лестнице (кислороду было достаточно, закиси немного, я ходил без маски).
Я грелся на солнце и с отвращением глядел на плоскую безжизненную равнину. Ах! Если бы охота! Я остался бы на этой планете вечность. И со злобой подумал о предке, сыгравшем со мною такую шутку.
Паршивое было настроение. Я прикидывал, когда закончу работу наблюдения, если предельно ускорю ее.
Да, задерживаться на планете я не собирался.
Хватит! Баста! Из-за любви к охоте я влез в эту историю.
Я охотник с рождения и всегда мечтал об охоте. Мало оставалось книг на свете, не прочитанных мной, если их писали охотники.
Но охота кончалась - Землю пришлось делать зоосадом и спасать даже насекомых. Никто там не смел тронуть живую тварь.
Да, земная охота кончилась навсегда. Оставались лишь сладкая память да охотники, наши легенды, мечты...
А космос?.. Планеты типа Земля были редкостью, их называли Алмаз, Изумруд и т.д. А уж тронуть не позволялось ничего. Триксы и мазукары могли спокойно делать что хотят, а вы облизывались, глядя на них.
Охотились теперь лишь на диких планетах, на странных животных. Неприятных.
А ведь в охоте не только выстрел, не простое убийство зверя. В ней и любовь к нему. Человек родился охотником. Погоня за знанием - тоже охота.
Но Великая Охота, бывшая только на Земле, однажды ушла. А была как сон! Человек бил слонов, тигров, бизонов, китов... Я это знаю лучше других, мой род всегда был родом Охотников.
Конечно, были и есть в нем паршивые овцы - ученые, путешественники, агрономы. Но взять прапрапрадеда: он плавал на парусных китобоях и ручным гарпуном бил китов. Такое счастье дано немногим.
Настоящая Великая Охота была только на Земле, и она не повторится. Мой клан это понимал. Поэтому он вел поиски Первичного Ила и землеподобной планеты.
Я - в мечтах - бродил со своими предками, бил слонов из ружей 600-го калибра, ударявших пулей так сильно, что атакующий слон даже садился на задние ноги.
С предками (в мечтах) я предавался изящной охоте на болотных куликов, нырял в глубины океана и нашаривал острогой в подводных расщелинах таящихся осьминогов.
С ними крался к пасущимся дрофам, манил зимних голодных волков визгом поросенка и караулил бурых медведей, сосущих ночами овес; ходил на ягуара с ножом, обернув левую руку своей курткой.
...Было 19 часов времени. Близился закат. Дышалось легко. (К сладковатому привкусу здешнего воздуха я давно привык.)
Так помянем же Великую Охоту!
Я нашел заветную бутылку коньяка и выпил за охоту и предков, зверей и птиц. Вышел на крыльцо. Сел. По-видимому, я опьянел.
Во всяком случае, заговорил вслух, орал Илу, что мне опротивела эта рыжая слизь. Лучше жить в пустыне: барханы, зной...
И ахнул. Пустыня лежала предо мной! В ней ходили миражи и даже торчала пальма. Бред какой-то.
Я встал и пошел к ней. Впереди меня - по песку! - бежало животное. Собаковидное.
Шакал?.. Он самый. Зверь сел и начал чесаться. По-видимому, пустыня или что там еще (я лягнул песок) не спасают от блох.
Зверь чесался долго, постанывая от наслаждения. Вырванные когтями шерстинки падали на зернистый красноватый песок.
У пальмы заревел лев.
Его глухое, утробное рычание пронеслось над песком.
Лев рычал, а я ухмылялся: отличный бред! Но опомнился. Был ящер, теперь вот лев, а я без ружья.
И побежал за ружьем к станции, неуклюже загребая ногами, не понимая, отчего мне так неудобно бежать. Пока не догадался, что мешает песок.
Песок!.. С мелкими камешками!.. Нагретый солнцем!.. Я споткнулся и упал. От меня пробежала ящерица, узенькая и серая. А рядом с локтем пошевелилось то, что мне казалось галькой. Откуда здесь галька?
Она приподнялась. Над песком оказалась голова змеи, к тому же с рожками.
О великий космос, рогатая гадюка! Такие водились в африканских пустынях.
Змея потянула по песку тугое плетеное тело. И перед нею, наискосок от меня, пронеслась стайка кистехвостых тушканчиков. Крохотных. Желтых.
Они скакали торчком, на задних лапках, с быстротой низко пролетающих мелких птичек.
...Лев подошел к станции. Он ходил вокруг, нюхал и царапал стальную дверь. Бил ее лапой.
А с другой стороны двери сидел я - на полу и с пустой бутылкой в руке, пьяный в дым, с вставшими дыбом волосами.
Мы так и проснулись утром - я у двери, с тяжелым, затекшим телом. Лев спал с удобствами - лежал в песке, грива его растрепалась.
Но я проснулся раньше его, успел открыть дверь, увидеть и снова прикрыть ее: лев спал. Громадный... Цвет он имел не желтый, как я читал, а рыжеватый. Грива была черная и спутанная.
Я взял бластер и вышел.
Я гнал себя вперед с лестницы, а не мог оторваться от двери. Шагах в десяти от меня поднимался с песка лев. Вел он себя мирно - встряхнул шкуру, сел и зевнул, стукнув зубами. И заметил меня. Глаза... В них появились острые точечки.
Он сидел - и вдруг красная вспышка. Лев прыгнул, летя прямо в меня. Как ракетный снаряд.
Я нажал спуск: удар бластера далеко осветил местность, а лев погас и упал на ступени, смял нижнюю. Остыл песок через час (который понадобился мне на схождение с пяти ступенек вниз). Я обошел горелую тушу льва, потрогал, растер в пальцах опаленные волосы и понюхал пепел. Лизнул его.
Будь я вполне трезв, я бы, наверное, сошел с ума и бегал по пескам, визжа, как ополоумевшая обезьяна (у которой случайно я убил детеныша и она свихнулась с горя).
Но с непробиваемым самодовольством пьяного я освидетельствовал останки льва и даже попытался раздавить каблуком чрезвычайно твердого скорпиона.
После чего прошел к оазису. С идиотской ухмылкой (так я и чувствовал ее лицом - идиотская!) я потрогал пальму и вымыл руки в родничке. Но пить из него не решился, ушел.
