Теодор Старджон - Умри, маэстро! (авторский сборник)
Это письмо возьми с собой. Если мои опасения справедливы, то даже сжечь его в клубе небезопасно. Поторопись, пожалуйста.
С волнением — Джон Амори"
Я горжусь этим письмом. Папочка нашей Фоун и Латч были настоящие друзья-приятели, и старик не попросил бы об одолжении, если бы не важное дело.
Письмо было единственной уликой, других не было, но Латч унес его с собой. Чистая работа, хоть я и говорю это о самом себе. Латча никто не видел. Таксист не знал, кто он такой, или просто никому об этом не заикнулся. Латч приехал так быстро, как сумел, постучался в дверь конторы. Внутри горела тусклая лампа. Никто не ответил. Латч вошел и закрыл за собой дверь. Позвал — очень тихо:
— Мистер Амори!
Я прошептал из пакгауза:
— Здесь.
Латч подошел к внутренней двери, ступил в пакгауз и остановился — при свете от лампы в конторе была ясно видна полоска кожи между его волосами и воротником. Я ударил по ней обрезком трубы. Он и звука не издал. На этот раз я не собирался ничего обсуждать.
Прежде чем он грохнулся об пол, я подхватил его и поволок к длинному столу около раковины. Она была полна воды, я уже проверил, что там речная вода, — как раз то, что нужно. Трубу я положил так, чтобы дотянуться до нее, если понадобится еще раз врезать Латчу, а его свалил на стол, головой над раковиной. Потом окунул голову и придержал под водой. Как я и думал, вода привела его в чувство, он стал брыкаться и корчиться. Джутовые мешки, что я уложил на столе, глушили это намертво, и я крепко обхватил его за плечи и надавил локтем на шею, отжимая голову книзу, а сам держался ногой за стойку раковины. У Латча не было ни единого шанса, хотя несколько минут мне пришлось попыхтеть.
Когда он снова успокоился, я для надежности обождал еще минут пять, взял цепь от лодочного якоря — она была старая и ржавая — и обмотал вокруг него. Надежно, но на вид неаккуратно, словно само так вышло. Вынул у него из кармана письмо, сжег, собрал пепел на кусок кровельной жести и бросил в реку. За ним скатил туда Латча. Течение было хорошее — он поплыл вниз прежде, чем ушел под воду. Я сказал: "Прощай, супермен", привел себя в порядок, запер пакгауз — погасив свет, спустив воду из раковины и все такое, — прыгнул в машину, которую оставил в двух кварталах оттуда, и поехал к клубу. Пролезть через подвальное окно в кабинку мужского туалета (я оставил ее запертой) и подняться затем на второй этаж ничего не стоило.
Никто не обратил на меня внимания. Все дело заняло сорок три минуты. И сработано было — одно удовольствие. Цепь удержит его внизу, в иле, и с ним быстренько управятся зубатки. А если по какой неудаче тело найдут — чего такого, цепь могла случайно обмотаться, а помер он уж точно потому, что захлебнулся. Речной водой. Ссадина на шее ничего не значит.
Но Латч Кроуфорд был не тот парень, чтобы его легко прикончили.
Не стану рассказывать о следующем месяце, со всеми газетными заголовками и всей визготней, что поднялась. Джаз работал, как машина — при жизни Латч едва прикасался к вожжам, так что его отсутствие было почти без разницы. Музыканты сначала просто забеспокоились, и понадобилось три дня, чтоб они запаниковали. К этому времени у меня на душе стало легко.
Вся полицейская работа и хитрые уловки частного детектива были впустую. Целый джаз подтвердил мое алиби, и гардеробщица подтвердила — насчет крапивницы. На самом деле никто и не думал меня особо допрашивать. Никто точно не помнил, когда Латч ушел из клуба: это не привлекло внимания. Чистая была работа.
Следующее, чего я хотел — отделаться от этой компании, уехать, и начать свою собственную жизнь. Но пока осторжничал, не шевелился, ждал, чтобы кто другой сделал первый шаг.
Решился только через полтора месяца после того, как исчез Латч. Мы переехали в Форт-Уорт, что в Техасе. Фоун и Криспин сначала не хотели оставлять Батон-Руж, но потом решили, что Латч — где бы он ни был — знает наше расписание так же хорошо, как и мы, и вернется, когда будет к этому готов.
В Форт-Уорте мы устроили большое толковище.
Криспин был за главного. Собрались все.
Фоун скверно выглядела. Исхудала, как щепка.
Скид Портли постарел лет на пять.
Криспин перешел к сути так же быстро, как это делал Латч.
— Ребята, — говорит, — радоваться нечему. Я созвал вас не потому, что появились новые идеи насчет Латча или того, где он может быть. Ни звука не слышно. Вопрос сегодня в том, что после двух недель в Браунсвилле и недели в Санта-Монике турне будет закончено. У нас есть выбор из нескольких предложений — мы разберем их позже, — но прямо сейчас надо решить, что мы собираемся делать. Латча с нами нет, и нельзя знать, когда он появится. Мы можем либо устроить себе каникулы после Санта-Моники и до возвращения Латча спрятать инструменты, либо продолжать. Что скажите?
— Я бы отдохнул, — отвечаю я.
— Все бы отдохнули, — говорит Криспин. — Нас всех изводит история с Латчем. Но если б не она, мы бы раньше лета и не думали о перерыве. Тогда Фоун спрашивает:
— Чего бы хотел от нас Латч? Мофф — это Лью Моффат, он играл на язычковых — говорит:
— Не может быть сомнений на этот счет.
Общий шум — все согласны. Латч двигал бы дальше.
— Значит, двигаем дальше? — спрашивает Крисп.
Все говорят "да" — кроме меня. Я промолчал. Никто этого не заметил.
Криспин кивает.
— Остается один серьезный вопрос. Поскольку мы решили, как действовать, можно продолжать. Но кто-то должен взять на себя бухгалтерию, контракты, всю кучу аранжировок, бронирование гостиниц и так далее.
— Ты в смысле "кто-то один"? — спрашивает Скид. — Латч делал работу за четверых.
— Знаю, — говорит Криспин. — Так как вы думаете, мы сможем это устроить? Как насчет аранжировок? Скид, вы с Фоун помогали ему больше других.
Скид кивает. Фоун говорит:
— Мы справимся.
— Ладно. Я беру деловую часть, если вы "за". — Все согласны. — Теперь насчет афиш. Жульничать мы не можем: исчезно.., э-э.., отсутствие Латча вызвало массу публикаций, и если он не появится прежде, чем мы начнем, его нельзя ставить в афишу. Заказчикам это не понравится.
Они разжевали это дело. Наконец Скид спрашивает:
— Крисп, а почему тебя не поставить?
— Меня? Я этого не хочу.
Тут заговорили все разом. Главная мысль была в том, что Криспин работал рядом с Латчем, и народ хочет, чтобы он был главным.
До тех пор Криспин сидел, откинувшись в кресле. Теперь встал, выпрямился и сказал:
— Хорошо, хорошо! Но сначала послушайте. Этот джаз называется "Пропащие парни Латча Кроуфорда", и если вы не против, так будет и дальше. Если хотите, дадим в афишах: "Парни Дона Криспина и Латча Кроуфорда", но я хочу, чтобы Латч, где бы он ни был, знал, что мы — по-прежнему его джаз. А это также значит, что любая новая аранжировка или вещь должна делаться так, как сделал бы Латч — самым лучшим образом, насколько удастся. Если кто услышит в джазе что-нибудь такое, что не звучало бы как при Латче, пусть скажет сразу. Я хочу этого потому, что когда Латч вернется... Черт побери, не желаю говорить: "если вернется"! Чтобы когда Латч вернется, он бы мог в середине номера подхватить дирижерскую палочку и с места вести дальше. Вы хотите этого?
