Ховард Уолдроп - Гадкие цыплята
Как символично, что история дронтов закончилась на том же самом острове, где она и началась. Жизнь имитирует дешевое искусство. Словно ксерокс с ксерокса плохого романа. Я и не ожидал найти здесь живых дронтов (в единственном месте на земле, где бы их наверняка заметили), но до сих пор не могу поверить в то, что Альма Чандлер Гаджер Мольер прожила тут двадцать пять лет и ничего не знала про дронтов, что она ни разу не зашла в музей Порт-Луи, где хранятся скелеты этих птиц и огромное чучело.
После того как Анни Мэй убежала из дома, семейству Гаджеров привалила удача. Случилось это в 1929 году. Тогда Гаджер окунулся в политику, оказывая поддержку человеку, который знал другого человека, который работал на Теодора Билбо, у которого везде были связи и который познакомил Гаджера с Хью Лонгом незадолго до того, как этот джентльмен в очередной раз проиграл выборы на пост губернатора Луизианы… Мало-помалу он поднимался по бюрократической (и политической) лестнице штата и умер уже очень богатым человеком. К тому времени Альма Чандлер Гаджер вышла в свет, познакомилась с Жаном Карлом Мольером, единственным наследником семейства, владевшего богатыми плантациями риса, индиго и сахарного тростника, и вышла за него замуж. Жили они счастливо и переехали сначала на острова Вест-Индии, а затем на Маврикий, где находились принадлежащие семейству богатые плантации сахарного тростника. Жан Карл умер в 1959 году, а Альма осталась его единственной наследницей.
Я открываю лежащий передо мной конверт…
Мисс Альма Мольер вежливо выслушала мой рассказ (из университета позвонили директору музея в Порт-Луи, который был знаком с мисс Мольер, и договорились, что меня представят) и, в свою очередь, поведала мне все, что могла вспомнить. Потом она послала слугу к одному из подсобных строений на территории поместья (каждое из которых не уступало по размерам двухквартирному дому), и через некоторое время он и еще двое слуг вернулись с грудой коробок, где хранились альбомы с вырезками из газет и семейные фотографии.
— Я не просматривала их с тех пор, как мы уехали с Сент-Томаса, — сказала она. — Давайте посмотрим вместе. У нас совсем мало снимков. До переезда в Луизиану мы жили невероятно бедно и не знали практически никого, у кого была бы фотокамера. О, посмотрите! Вот фотография Анни Мэй. Я думала, что выкинула все после того, как умерла мама.
Вот эта фотография. Должно быть, ее сделали году в 1927-м. На Анни Мэй какое-то бесформенное одеяние, которое только условно можно назвать платьем. Она стоит, опираясь на мотыгу, и улыбается кривозубой улыбкой. На вид ей лет десять или одиннадцать. Глаза ее скрывает тень от рваной соломенной шляпы. Она стоит босиком на свежевспаханной земле. В нескольких футах позади Анни Мэй огромный дронт-самец выклевывает что-то из земли. На снимке хорошо видны его шутовские крылья и загнутые вверх перья хвоста. Одна нога тоже попала в кадр: очевидно, птица только что выцарапала что-то из свежего кома земли, наверное, червяка. Судя по темной окраске, это серый дронт с острова Маврикий.
Альма сказала, что к тому времени у них оставалось только шесть или семь «гадких цыплят»: два белых, остальные — серо-коричневые.
Рядом с фото лежат две вырезки: одна из выходившей в Брусе газеты «Баннер таймс», другая из оксфордской газеты. Обе заметки написала одна и та же женщина, освещавшая «новости Водяной долины». Обе заметки оповещают об отъезде семейства Гаджеров на поиски своей судьбы в болотистый штат на западе и с сожалением отмечают, что их здесь будет недоставать. Есть еще одна вырезка с небольшим сообщением о «Прощальном Застолье семейства Гаджеров из Водяной долины в прошлое воскресенье» (газета датирована 19 октября 1929 года).
Я спросил, сколько людей пришло тогда к ним.
— Четыреста или пятьсот человек, — ответила она. — Все, кто присутствовал, выстраивались рядами и позировали перед камерой. Только в тот раз не все поместились, и мы сделали две фотографии. Вот на этой мы сами.
Одну из этих фотографий я захватил с собой. Из-за того, что было изображено на ней на переднем плане.
На снимке просто невероятное количество еды: окорока и говядина, цыплята и куропатки, фасоль и ямс, ирландский картофель и кукуруза, баклажаны и горох, репа и масло, хлеб и печенье, патока и томатный соус…
И пять гигантских птиц, каждая раза в два больше индейки. Их ножки, похожие на бицепсы Шварцнеггера, завернуты в бумажные салфетки, как делают на день Благодарения. Птицы зажарены целиком и лежат ножками кверху на огромных, словно столики для коктейлей, блюдах.
По лицам людей на снимке видно, что они здорово проголодались.
— Мы ели несколько дней подряд, — сказала Альма.
Я уже придумал название для статьи в «Сайентифик Америкэн». Она будет называться «Дронт по-прежнему мертв».
Перевел с английского А. КорженевскийШанс для додо
Давным-давно жила на острове Маврикий птица по имени додо…
Нет, так начинать нельзя, ведь история додо вовсе не сказка, а быль, даже, можно сказать, суровая реальность. И в этом смысле фантастический рассказ Ховарда Уолдропа вовсе не фантастика. До 1681 года на Маврикии — он же Зваанейланд, он же Иль де Франс — действительно обитали представители отряда голубиных и назывались додо, или додоерс, или дронт, или маврикийские лебеди. Дронты исчезли между 1681 и 1693 годами, а в 1750 году жители острова уже не знали, что у них когда-то водилась такая птица. Но дронты жили не только на Маврикии, но и на соседних островах — Реюньоне и Родригесе. Их там называли отшельниками. И там они просуществовали дольше. Но тоже исчезли при прямом участии человека, а вернее, тех домашних животных, которых он с собой привез.
Можно было бы поставить точку в этой грустной, так давно оборвавшейся биографии бескрылой птицы. Но еще два слова. Так сказать, криптозоологический постскриптум.
В 1848 году в бюллетене физико-математической секции трудов Императорской академии наук в Санкт-Петербурге появилась статья профессора И. X. Хамеля, суть которой сводится к следующему. Голландцы называли дронта «валгфогель», то есть «тошнотворная птица», поскольку ее мясо на вкус было весьма неприятно. Французы перевели это название правильно, однако некий Ф. Коше, который провел две недели на Маврикии в 1638 году, написал о ней как о «додо из Назарет». Он подумал, наверное, что nausee (тошнота) происходит от «Назарет». Ведь тогда на морских картах имелось наименование «Назарет», причем недалеко от Маврикия. (Оно существует и теперь, правда, сейчас так называется отмель.) Профессор Хамель полагал, что это была обычная ошибка. Возможно, он был прав. Но когда голландский исследователь Оудеманс проверил старые карты, то обнаружил, что надпись «Назарет» располагалась не рядом с Маврикием, а недалеко от крохотного островка, который носит на современных картах название Тромлен. О нем известно немногое. И Оудеманс заявил, что додо не может быть вычеркнут из списка живых птиц, покуда не будет тщательно обследован остров Тромлен. Он прав: шанс для маврикийского лебедя нельзя считать утерянным.
