Абрам Палей - Остров Таусена
— Ох, Николай Фомич, если бы вы знали, как я мечтал попутешествовать — ведь я уже год не расставался с лабораторией!
— Ну, вот и хорошо, хорошо… Если бы я не знал, не предлагал бы вам…
Рано утром Гущина разбудил телефонный звонок.
— Лева! У меня к тебе заманчивое предложение! — сказал Цветков. — Ты можешь взять командировку у себя в редакции?
— Куда?
— На Север. Мой академик очень заинтересовался твоей уткой и посылает меня на розыски.
— Постой, постой! Значит, академик считает дело стоящим! — воскликнул Гущин.
— А что мы будем искать? Еще таких уток?
— Пожалуй. И ученого.
— Какого? — изумился Гущин.
— Неизвестного талантливого чудака.
— Ничего не понимаю! Да что это за ученый? В какой области науки он работает?
— В той же, что и я.
— Значит, эндокринолог. Ну, хорошо… А почему он неизвестен? Почему чудак?
И зачем его надо искать?
— А вот послушай…
Цветкова и Гущина связывала крепкая дружба еще со школьных лет, хотя и характеры и профессии у них были различны.
Горячий, порывистый Гущин был журналистом. Он любил свою профессию, много и часто разъезжал и, как сам говорил о себе, три четверти сознательной жизни провел на колесах и под парусами. Цветков, начинающий ученый, уже несколько лет был ассистентом знаменитого Рашкова. В противоположность Гущину и несмотря на свою молодость, Юрий был нетороплив и часто слышал попреки от своего непоседливого друга за то, что не был легок на подъем. Но разве дружат только люди одинаковых профессий и характеров? Чаще бывает наоборот.
Гущина сразу захватило предложение Цветкова.
— Ехать вместе? Отлично! Конечно, газета охотно даст командировку. А если найдем неизвестного ученого, это будет такое замечательное событие, одинаково интересное и для читателей и для…
— И для нас с тобой. Значит, едем?
— Сам знаешь, меня долго уговаривать не надо. Едем безусловно. И как можно скорее!
— Но ты ведь еще не договорился о командировке?
— Я это сделаю в одну минуту!
Собственно говоря, Рашкову очень хотелось бы самому отправиться на поиски своего странного коллеги. Он имел серьезные основания предполагать его существование и был крайне всем заинтересован. Он даже сердился на Цветкова, который не обратил внимания на то, что прямо-таки бросалось в глаза.
«Но как мне ехать, когда я уже начал читать курс лекций студентам? А Цветкова можно освободить от работы на время», — думал Рашков.
У Гущина вопрос с поездкой разрешился легко. Он не ошибся: редакция охотно дала ему командировку.
— Едем завтра же! Нечего долго раздумывать! — торопил он Цветкова.
— Ты не очень увлекайся, Лева. Может оказаться и в самом деле утка, только газетная, — подтрунивал Цветков над его горячностью.
Но ироническое спокойствие приятеля еще больше возбуждало фантазию Гущина.
Он уже представлял себе сенсацию, которую произведут его сообщения, когда они найдут этого талантливого чудака.
Вдруг в глухой лесной избушке, среди топей и болот, они обнаруживают полусумасшедшего… или нет, просто талантливого самоучку, какого-нибудь обросшего седой бородой лесника или охотника, и он своим умом дошел до открытий, уже сделанных Рашковым!
— Конечно, мы этого чудака найдем! Я не сомневаюсь — Рашков прав: этот самоучка блестяще талантлив. Мы привозим его в Москву, он знакомится с достижениями науки и через год становится крупнейшим ученым, лауреатом!
Открывает…
— Логарифмы!
— И изобретает…
— Громоотвод!
— Никакой не громоотвод! Ведь он не техник, а физиолог. Открывает, допустим, неизвестную еще вам железу внутренней секреции.
— Эх ты, горячка! Ты и в школе фантазировал, да еще как! Помнишь, на уроке географии ты так увлекательно рассказывал о саваннах, что Петр Петрович спросил тебя, не жил ли ты сам в саваннах? А ты, не моргнув глазом, выпалил:
«Жил!» Помнишь, как все смеялись и дразнили тебя потом?
— Это я машинально тогда сказал, — улыбнулся Гущин.
— Ну конечно. И теперь увлекаешься. Этот твой лесник в избушке, наверно, не имеет никакой аппаратуры, нужной для сложных эндокринологических экспериментов.
— Почему не имеет? — запальчиво возразил Гущин.
— Да ты же сам говоришь: он самоучка, значит — оторван от научно-исследовательских учреждений.
Но Цветков только делал вид, что сомневается и не верит в успех поисков, — он сам не меньше Гущина был увлечен предстоящей поездкой. Расторопность, с которой он собрался в дорогу, изумила Гущина.
На следующее же утро поезд увозил их из Москвы.
А еще через день друзья сошли на маленькой станции, которая тонула в густом хвойном лесу.
День был исключительно теплый. Лес стоял тихий, торжественный, насквозь пронизанный солнечными лучами. Пахло смолой и разогретой прошлогодней хвоей.
Они уже знали, что до Ильинска от станции восемнадцать километров. На худой конец, с рюкзаками можно и пешком дойти, решили было они, но тут к ним подошел молодой веселый человек:
— Вы не в Ильинск? Хотите, довезу?
По дороге разговорились. Возница оказался колхозником из ближайшего села и ехал в Ильинск за покупками. Он был человеком живым, общительным, расспрашивал москвичей, зачем они приехали и что нового в Москве. Гущин спросил, не слышал ли товарищ об удивительной ощипанной утке, убитой не так давно недалеко от Ильинска.
К сожалению, Андрей Тихонов (так звали колхозника) ничего об этом не слыхал.
О заметке в газете он не помнил. Быть может, и читал, да не обратил внимания.
Разговор на время смолк.
По обеим сторонам дороги стоял хвойный лес, и телега катилась, словно по узкому коридору, между двумя зелеными стенами.
Солнечный свет свободно проникал между высокими стволами сосен. По лошадиной спине пробегали причудливые тени ветвей.
Наконец они выехали из леса в поле. Вдали показались дома, заборы, и вскоре телегу стало слегка потряхивать по булыжной мостовой.
— Ну вот, и приехали, — сказал Тихонов.
Ряды одноэтажных бревенчатых домов с затейливыми резными деревянными украшениями и высокими крышами тянулись по обеим сторонам улицы; ближе к центру они чередовались с новыми кирпичными постройками в несколько этажей с нарядными фасадами и лепными орнаментами. Прохожих на улицах было немного.
— А вы знаете, где гостиница? — спросил Цветков возницу.
— Да мы уже к ней приехали, — ответил Тихонов.
Двухэтажное здание гостиницы, очевидно, было только что выстроено. Оно еще носило следы той холодноватой неуютности необжитого помещения, которая напоминает ощущение от нового костюма: в нем еще чувствуешь себя неловко, но он радует свежестью.
