Александр Етоев - Бегство в Египет
Бляха пожал плечами:
— Ушел, не ушел — не мое дело. На пятую платформу не возим, чужой участок.
— Друг, выручите. Опаздываю.
Но бляха знал себе цену.
— На третью отвезти — могу. Хочешь на третью — грузи чемоданы.
— Да зачем мне на третью? Мне на пятую, к симферопольскому.
Бляха знал, что он делает. В носильно-тележечном ремесле он разбирался тонко. Главное — выждать момент, когда поезд вот-вот уходит. Тогда клиент последние штаны с себя снимет. А так, за тридцать копеек — пускай дураки работают.
Бляха курил и слушал, как лязгнули малиновым звоном буферные сцепки вагонов. У симферопольского, на пятом пути.
— Господи, — сказал человек.
Бляха, тот не сказал ничего, он еще не докурил папиросу.
— Ну, — сказал наконец бляха, — ставь свои чемоданы.
Пассажир сложился скобой, так что выперли на спине под плащом верблюжьи горбы лопаток. Чемоданы грохнули о телегу, и бляха полегонечку тронул.
Поезд уже дрожал.
— Пошибче бы, — нервничал пассажир и брякал в брюках монетами.
— Доставим. — Бляха остановил телегу. — За поклажку не беспокойтесь, — сказал он, неторопливо закуривая. — В целости будет поклажка. Извиняюсь, какой вагон?
Поезда приходят, поезда уходят, а вокзал остается на месте.
И с вокзалом — бляхи.
Они стояли рядком, руки положив на тележки, и беседовали о Тунгуском метеорите.
Бляха э 15 тоже беседовал помаленьку, а когда разговор стихал, разглаживал в широком кармане морщинистый трудовой рубль.
Про чемоданы он уже и помнить не помнил, про их хозяина тоже: мало ли на земле чемоданов, и у каждого есть хозяин.
А на ближних путях к вокзалу уже ворочался «Симферопольский э 2».
Бывает и на бляху проруха — метеорит ему надоел, и пока в расписании дырка, он отправился в тележечный цех забивать в домино козла.
И как раз когда второй симферопольский мягко пристал к платформе, у бляхи на «пусто-пусто» выпало два пролета. Сожрал костяной козел потом добытый рубль. Сожрал и не подавился.
Бляха плюнул со злости в стенку и не попал.
Когда он выкатил на платформу, бой в Крыму уже затихал. Гроздьями с бляшьих тележек свисали сумки и чемоданы. Бляха тырк туда, тырк сюда, но поздно — бляхи своего не уступят. Это тебе не Тунгуский метеорит.
Он угрюмо посмотрел на 12-го, как тот прет свой небоскреб по перрону. Да в руках еще по три чемодана, да на горбе мешок с абрикосами.
И вдруг вдали на платформе, где и вагоны попроще: не пассажирские, а прицепной товарняк, — и народу: одни вокзальные собачонки, — замаячила пятерка руки. И тянулась эта ласточка, эта птичка не к кому-нибудь, а к бляхе, к нему.
— Вот кто мне ответит за «пусто-пусто», — сказал он, взметая пыль, и покатил туда.
Ласточка еще трепетала, когда он одолел перрон. Лихо притормозив ногой, бляха сразу же схватился за чемоданы, пока клиент не раздумал. Пристроил их на тележке плотненько, чтобы не растрясти на трещинах и ухабах перрона, погладил черную кожу, и — руку словно бы обожгло. Рука почувствовала что-то очень знакомое
— впадинку ли, пупырышек, рубчик на чемоданном боку.
Лоб его насупился, вспоминая. Глаза задумчиво сползли с чемоданов, перебежками добрались до пассажира, и губы сделали вдох.
Перед ним стоял точь-в точь такой же клиент, которого он недавно отправил. Те же смазанные глазенки, горбыль носа свесился вбок, защитного цвета плащ, кепочка из козлины.
— На площадь перед вокзалом, — сказал он как ни в чем не бывало.
— Ах на площадь? Я тебе покажу «на площадь». Сгружай свое барахло. Это что ж… Это ж еще не уехали, а уже приехали?
Пассажир стоял перед ним, ковыряя между губами спичкой.
— Имейте в виду, — сказал он, — что я заканчивал технический ВУЗ. Так что, уважаемый, надо знать, с кем имеешь дело.
У бляхи посолонело в горле.
А, думает, пес с тобой, главное, чтобы гнал монету. Но однако же дело темное.
— На площадь перед вокзалом, — повторил этот, что еще не уехал, а уже приехал. И все, и больше ни слова, лишь шкрябанье подошв о перрон.
Бляха тоже поначалу молчал, но когда уже выкатывали на площадь, не выдержал пустоты во рту.
— А почем нынче в Крыму помидоры?
Но по Лиговке стрекотал трамвай, и, видно, пассажир не расслышал.
Бляха гнал свою поклажу как Бог. Там обгонит кого, здесь кого перегонит — шел ровно и не сворачивая, чувствовал колесо.
— Здесь, — сказал ему человек и пальцем показал в землю.
Бляха сгрузил чемоданы и поставил их в тень тополька.
— Что-то сдачи…— сказал он, нырнув в карман, когда дело дошло до сдачи. А вынырнув из кармана, он увидел лишь пыльный тополь да две вмятины на пустой земле — на память от чумных чемоданов.
В животе гулял холодок, время приближалось к обеду. Бляха медленно катил вдоль стены, скучая и дымя папиросой. И когда его скучающий взгляд сунулся в милицейский щит, где висели объявления о розыске, сердце у него помутилось и душа наполнилась шумом.
Там, на сером щите, под угрюмой строкой «РАЗЫСКИВАЮТСЯ», увидел он *то* лицо. Нос, глаза, две ноздри, кепочка из козлины. *Тот* нос. *Те* глаза. Все *то*. И кепочка тоже *та*.
13
Я ему рассказал все: и про вчерашний уличный маскарад, и про сегодняшнее дворовое приключение.
Он подумал и говорит:
— Ты такое слово — шпиономания — знаешь?
— Нет, — отвечаю я.
Он опять подумал и спрашивает:
— Ты что в последнее время читал?
Тут я мог чем похвастаться.
— «Зубы дракона», — говорю, — «Когти тигра», «Щупальца спрута», «Бацилла э15», «Синий тарантул»…
— Хватит, дальше не надо. Смотри, утки летят.
За окнами над школьным двором по облачной белой дороге летели утки. Короткая утиная стая. Они пропали за крышами, но мы еще смотрели туда, где только что был их след.
Я хлопнул кулаком по лбу.
— Да, забыл — еще «Пленники подземного тайника».
Женька поерзал за партой и внимательно на меня посмотрел. Сидел он у окна слева, парта наша была последней, спереди нас прикрывали Жуков и Карамазов, один был длинный, другой коротенький, как бочонок, и оба сидели молча, должно быть, спали.
— Раз «Щупальца спрута» — значит, дело серьезное, — сказал Женька. — Жаль, что все это теперь без меня. Сегодня я уезжаю.
Куда, я уже не спрашивал, слишком египетскими стали его глаза, чтобы не понимать — куда.
— Женька, а может, завтра? Завтра я бы тоже с тобой.
— Ты теперь не со мной, ты теперь со своими тарантулами.
Я понял, он мне просто завидует, и мне его стало жалко.
— Хорошо, сегодня, но, давай, вечером. — Я страшно не любил темноту и знал, что он это знает. Поэтому и предложил вечер. — Когда у нас последний трамвай?
