Сергей Герасимов - Разные рассказы
- Зачем вы его переехали?
- Пусть не бегает по дорогам.
- И на кошку не похож, - сказала Люда, - я таких и не видела никогда. Что-то совсем несусветное. Таких зверей ведь не бывает, правда? Остановимся?
Физног пожал плечами. Оркестр заиграл мелодию из недавно показанного фильма. Мелодия дергалась, хохотала, всхлипывала, но заканчивала каждую фразу обязательным исходным положением, по-военному.
- А деревья какие большие здесь, - сказала Люда, чтобы поддержать разговор.
- Деревья, они все время растут и растут, - скучно сказал Физног и скучно положил руку ей на колено.
Люда вздрогнула от неожиданности и от огорчения, что такое событие происходит так скучно. Она попробовала убрать руку и нажала на нее. Но рука была очень сильной и жилистой, а прикосновение казалось приятным. Если не полезет дальше, то ладно, - подумала Люся.
Рука подвинулась выше, приподняла край платья и остановилась на темных колготках.
- Убери! - сказала Люся со всей возможной твердостью. Уже к букве "е" твердость начала таять, а к восклицательному знаку её и вовсе не осталось.
Оркестр заиграл изуродованную мелодию из "Крестного отца".
- Что убрать?
- Руку.
- Какую?
- Эту!
- Какую эту? - рука снова подвинулась выше и глубже.
- Вот эту!
- Ах эту! - Физног убрал левую руку с руля и машина покатилась сама собой. Дорога была почти пуста.
Оркестр вдруг перестал играть, в надежде на настоящую трагедию. Барабан ещё шевелился.
- Не, не надо, - вскрикнула Люся, - не эту, не эту руку!
Физног положил левую руку на руль, а правую подвинул ещё выше.
Оркестр заиграл еврейское "Семь-Сорок". Люся чувствовала, что с ней делают что-то грязное, но не слишком противилась, потому что хотела попробовать всего в жизни, и грязного тоже. Просто до сих пор случая не было.
Семь Сорок плавно перешло в народную песню, кажется, украинскую.
Люся проснулась и оскалила зубы от ужаса. Под одеялом шевелилось нечто. Она медленно опустила руку и пальцы наткнулись на мягкую шерсть. Это был всего лишь толстый столовский кот. Люся выключила радио, выбросила кота из постели и уснула без сновидений. Кот ушел в ночь.
В три часа ночи директор Юрич вышел из палатки и обошел лагерь. Все было тихо, так тихо, что даже скучно на душе. Все спят. И это в последнюю-то ночь. В наше время дети были потверже. Последняя ночь никогда не проходила без фокусов. Человечество вырождается, раз рождает таких вялых детей, - так думал директор Юрич, прогоняя мыслями сон. Он постоял у каждой палатки, надеясь услышать нарушение. А сегодня полная луна, видно как днем. Такая ночь - и никого.
Он был приятно удивлен, заметив, что жители наказанной палатки номер три, совершенно спящие и с закрытыми глазами, вынесли свои кровати и легли на них. Потом встали и внесли кровати обратно. И так три раза. Директор Юрич специально подошел и удостоверился, что все вносящие и выносящие крепко спят. Один из несущих кровать даже бормотал и вздрагивал во сне, а двое негромко храпели. Петюнин Федор во сне звал маму. Вот до чего сильна сила сильного воспитания, - подумал Юрич, - даже во сне человек выполняет приказанное.
Больше директор Юрич не спал, занимаясь воспитательным трудом. Ему удалось выловить ещё двух бессонных малышей и заставить их выкопать пень голыми руками, а потом снова его вкопать. В пять утра он поднял воспитательный состав и обяснил составу все недостатки его (состава) работы. Обьявил о том, что сегодня собрание, и к десяти всем приказал быть на месте. Приказал посадить цветы на месте свернутого лагеря, чтобы порадовать колхозников в день отъезда. Лагерь свернулся. Палатки бросили в грузовик. Цветы выросли к сроку, и оказались розами, хотя сеяли тюльпаны.
Автобус ушел, пыль осела. В лесу очнулись птицы. Площадка между деревьев, ещё недавно любимая, презираемая, уважаемая, интересная, жестокая, родная, новая, надоевшая, безразличная, запомнившаяся навек для двух сотен детских сердец стала просто пустым местом, засаженным кустистыми розами. Розы быстро вяли и оседали, как пивная пена в стакане; умирали, лишенные административного надзора.
По брезенту пустой двухместной палатки поднималось чешуекрылое; поднималось и читало так и не стертые надписи.
Я тебя люблю.
И я тебя тоже.
Я сегодня влюбилась, мамочки!
Он самый лучший.
Валя, скажи ему, что мне уже тринадцать, если он узнает, что только двенадцать, то не захочет со мной танцевать.
А Машка со Степаном ходила всю ночь по лесу.
Я часто летаю во сне, а ты? Напиши, как тебя зовут.
Барамухина гуляет с местными, дура.
Меня зовут Дима
Саша
Костя
Миша
Нет, это меня Миша.
Славик
Я тебя правда люблю, но кончается паста, нечем писа...
А я из школы 43, хочу познакомиться с хорошей девочкой, которая знает алгебру.
Люська влюбилась в Физнога.
Полюбите меня пожалуйста, я хорошая и большая, седьмой класс.
Я тут прочитала, ну, вы даете!
Он все равно самый лучший.
Если съешь бритву, я тебя поцелую.
Хорошо, я поцелую, только не ешь бритву.
МАШИНА СНОВ
Сны, которые видел Ульшин, всегда были необыкновенны. Чаще всего его сны были цветными, с перехлестом красок, как будто впервые приобретаешь цветной телевизор и на радостях усиливаешь цвет до небывалой яркости. Иногда он видел черно-белые сны, но даже черно-белость была не серой, а вызывающей: вот посмотрите какая я красивая, даже в красках не нуждаюсь! Бывало так, что появлялся сон, раскрашенный одним или двумя цветами, например, коричневым и красным, это тоже было красиво, по-своему. Цвета были первой странностью его снов.
Второй странностью было то, что сны слишком часто сбывались. Не каждый сон, а только сон на определенную тему: всегда сбывались сны об опоздании на работу ( он не просыпался от будильничьего звона), о встрече красивой девушки, которая сразу вешается на шею (этот сон всегда сбывался с точностью до наоборот: или девушка оказывалась безобразной, или, если красивая, давала от ворот поворот), о выиграше в лотерею. Последний сон всегда сбывался в точности, совпадало все, даже внешний вид билетика и его хрустящая рвучесть при вскрывании, и даже выигранная сумма. Ульшин всегда ждал, когда сон подскажет огромную, просто баснословную сумму, но сны никогда не показывали больше одного доллара в эквиваленте.
Третья странность была самой загадочной: раз за разом Ульшин попадал в одни и те же сны. Засыпая, он оказывался в той местности, где он проснулся вчера или несколько месяцев назад, и сон продолжался с точки прерывания. Местность, которая снилась, была косвенно связана с местностью реальной, например, мог сниться собственный двор, но двор был не настоящим, а искаженным в кривом зеркале антилогики.
