Всеволод Глуховцев - Полнолуние
— Ну ладно, — остановил разговорившегося бойца Зимин. — Что обратил внимание, хвалю… Как, говоришь, его?.. Раскатов… Ладно. Разберемся. Ну всё, пора. Значит, ты меня понял: главное твоё дело сейчас — марафет. Ищи, нюхай, смотри!.. Но без всякой самодеятельности, понял? Если что-то реальное вскрылось, сразу же сообщать мне, без проволочек. Условный знак?
— Сбоку на гараже стрелка вниз, синим мелком, — четко ответил часовой.
— Мелок есть?
— Есть, товарищ капитан, порядок.
— Ну-ну. Держи, — и капитан просунул руку между горизонталями колючки, передавая агенту пачку «Астры» и сложенную пополам пятёрку.
— Спасибо, товарищ капитан, — смущённо повеселел Левашов, неловко принимая гонорар в могучую, с загрубевшей кожей лапищу. — Как раз курево кончается…
— Ты в увольнение когда идёшь? — спросил Зимин. — В субботу?.. Ладно. Значит, тогда в субботу, где обычно, в парке. В той же аллее. В семнадцать ноль-ноль. Всё!
На этом они расстались. Часовой, поправив сползший автомат, грузно зашагал по своему маршруту, начальник особого отдела, отступив в тень ёлок, растворился в чаще.
Сообщение о неожиданном лингвисте Раскатове озадачило капитана. Он был задумчив, когда заводил машину, когда ехал домой, когда, вернувшись, пил чай перед сном… Левашову он поверил. Не потому, что так уж доверял, а потому, что у того просто не хватило бы фантазии придумать такое, а если бы и хватило, то — зачем?.. Ничего толком не решив, Зимин отложил этот вопрос и вплотную занялся Беловым, прорабатывая тактику разговора: чтобы и повара просветить со всех сторон и Левашова перед ним не засветить. Тактика была выработана, но оказалась ненужной, поскольку, когда назавтра, ближе к ужину, под предлогом проверки раздаточной книги и рациона Зимин отсек сержанта на кухне и уже хотел было назначить встречу, тот сам, озаботившись лицом, кинулся быстро и сбивчиво выкладывать то, что он узнал, по его словам, в последние два дня. Выходило следующее. Дорофеев, наркоман со стажем, вовлек в это дело одного своего сослуживца, придурка, пожелавшего попробовать острых ощущений. Скинувшись, они приобрели у азербайджанца Джалилова из хозвзвода порцию маковой соломки, заранее соорудив из двух лезвий, спичек и обрывка электропровода кипятильник, Дорофеев умело сварганил гадское варево — и оба потом ширялись и балдели. Какой от такой дряни может быть балдёж — сказать трудно, да и не в этом дело. Главное, — озираясь, торопливо и горячо втолковывал повар, — главное, что удалось нащупать хвост. — Наговорил он, теперь пронаблюдаю за Джалиловым и отслежу его связи. И мы их накроем, товарищ капитан, можете не сомневаться, — обещал он.
Разговор был нервный и комканый, в любую секунду мог кто-нибудь войти; за тонкой стенкой возились, гремели посудой и кричали ребята из наряда по кухне, да и вообще, долгая беседа вполголоса особиста с поваром была явлением странным, поэтому следовало не задерживаться… Тут в кухню ввалился в чумовом азарте работы боец с ведром, на две трети наполненном пшённой крупой, и повар не по делу напустился на него, размахивая руками. Дневальный оторопел, разинул рот и растерянно переводил глаза с сержанта на офицера, чуть выставив вперёд руку с ведром в качестве аргумента. Ситуация была нелепой, какой-то бестолковой, задерживаться дальше становилось невозможно, а Зимину все никак не шел на ум способ организации следующей встречи, от этого он впал в раздражение и, так ничего и не придумав, вышел из столовой, недовольно зашагав к себе. В кабинете он сначала прошёлся бархоткой по сапогам, восстанавливая припорошенный пылью блеск, внимательно причесался перед зеркалом, а затем уже уселся за стол и стал думать.
Суетливое рвение Белова не понравилось ему. Какое-то в этом было непонятное излишество, повар словно бы нервничал, словно боялся чего-то… Чего? Или кого? Что-то тут было неладно.
Зимин хмурился. Белов был одним из самых значительных агентов, он давал в особый отдел максимум информации. Другим таким же ценным источником был рядовой первого ТПБ Свиридов — он был менее осведомлён, чем Белов, зато работал по вдохновению: ему нравилось быть сексотом, он ощущал волнение и гордость от осознания собственной тайной значимости, а кроме того, он обладал острой наблюдательностью и бойким изворотливым умишком. Зимин подумал, что, видимо, придется привлечь Свиридова… Да, пожалуй. Остановившись на том, он временно отложил эту проблему и занялся вопросами бюрократическими. До двадцать пятого числа нужно было отправить вверх по начальству чёртову уйму отчётности, и сроки уже подпирали… Механически заполняя цифрами графы разнообразных бланков, капитан думал о непонятном поведении Белова, и почему-то продолжала пробиваться мысль о Раскатове, и, в конце концов, он оставил повара и попытался вспомнить облик караульного… не получилось. Нет, не знал он такого, не помнил.
Отложив в сторону ручку, Зимин с неудовольствием посмотрел на испачканные указательный и средний палец (донесению полагалось быть заполненным чёрными чернилами), встал, открыл окно и закурил. Неизвестный ему рядовой Раскатов вместе со своим ночным говорением никак не шёл из головы.
Штатские могут сколько угодно потешаться над такими словами, как «осторожность» и «бдительность», сколько угодно язвить по поводу глупости и шпиономании — на то они и штатские, и обижаться на них нечего. Откуда им может быть известно, как бывает?.. А капитан Зимин знал, как оно бывает. Кем оказываются раскрытые агенты как завербованные, так и нелегалы: таксистами, дворниками, милиционерами… И то, что презрительному интеллектуалу кажется неостроумным детективом, для контрразведчика самая что ни на есть обычная, скучная даже реальность, будни.
Надо прощупать, — твёрдо решил капитан, по обыкновению тщательно притушивая сигарету. — Прощупать этого Раскатова. Просмотреть документы, личный контакт… он из СКР, значит, в карауле… это легче… проверка несения службы.
Собрав готовые донесения, Зимин отнёс их на подпись к комбригу. Увидев в коридоре второго этажа слоняющегося без дела командирского водителя, отправил его за Симаковым, удачно вспомнив в этот момент о происшествии в карауле сутки тому назад, когда дурак-часовой залупил двумя патронами в пулеулавливатель, а такой же дурак-сержант, стоя рядом, считал ворон. Собственно говоря, можно было просто приказать солдату сбегать за старшим лейтенантом, но это не была бы чистая работа — пусть ненадолго, но всё же в мозгах у Терентьева зашевелились бы зряшные мысли: зачем вызвал?.. что понадобилось?.. — и родились бы ложные, но совершенно не нужные рядовому бойцу умозаключения. А так всё четко и ясно: начальник особого отдела вызывает командира роты на клистир — и тишь и гладь в солдатской голове. Капитан Зимин был эстет своего дела.
