Юрий Брайдер - Ищейка
В прихожей он разулся, сам сгрузил припасы в холодильник и, держа свернутый в трубку журнал за спиной, прошел в комнату, являющуюся одновременно гостиной, спальней, детской и филиалом швейного ателье.
Сын, в этом году начавший ходить в школу, валялся посреди комнаты на полу и, обхватив обеими руками левую ногу, старательно гнул ее к правому уху.
- Что ты мне, папочка, купил? - спросил он.
- Ничего.
- А почему?
- Денег нет.
- А когда будут?
- В получку.
- А тогда купишь что-нибудь?
- Куплю.
- Смотри не забудь.
Жена Инесса, низко склонившись над столом, кроила что-то, приложив к ткани картонное лекало. Иглой и ножницами она зарабатывала побольше мужа, и это определяло ее позицию в семейных отношениях. На появление мужа она никак не отреагировала, даже бровью не повела. Ничего необыкновенного она от него давно уже не ждала (хотя именно сегодня ей суждено было убедиться в обратном).
- Глянь, что я принес, - сказал Кульков, выкладывая журнал поверх лекала.
- Скажи пожалуйста! - искренне удивилась Инесса. - Где достал?
- Где достал, там уже нет.
Жена только хмыкнула - к коммерческим способностям Кулькова она относилась весьма скептически. Однако по мере того, как со страниц журнала ей открывались все новые и новые чудеса западного индпошива: она все больше смягчалась душой и вскоре дошла до такого состояния, что ласково сказала:
- Иди поешь. Картошка еще теплая.
Радостный Кульков ушел на кухню и принялся собирать скромный вегетарианский ужин - мясо с некоторых пор он совершенно не переносил.
Его розовые мечты о том, какой тихий, чудесный вечер проведет он сегодня в кругу семьи, были прерваны истошным, рыдающим воплем жены...
На службе Кульков появился только спустя двое суток, причем вид имел такой, что все сразу поверили, что он приболел, даже справку из поликлиники не потребовали. Особенно сочувствовал Дирижабль: принародно прикладывал ладонь ко лбу Кулькова, интересовался регулярностью стула, состоянием сердечно-сосудистой системы, ругал казенную медицину и рекомендовал переписать рецепт чудодейственного народного снадобья, как рукой снимавшего любые хвори (несколько простаков, поверивших в это снадобье, впоследствии жестоко поплатились - все его многочисленные ингредиенты оказались слабительными средствами разной степени интенсивности).
Кульков молчал, униженный, но не побежденный. За двое суток, проведенных им главным образом в полуразрушенной бане на окраине городка, он передумал больше, чем за всю остальную жизнь.
В тот же день он изложил начальнику свой собственный план ликвидации самогоноварения в районе, получил "добро" и уже в конце следующей недели возглавляемая им опергруппа сдала в утильсырье целый грузовик цветного металлолома, состоявшего главным образом из причудливо изогнутых труб, бачков, бидонов, кастрюль и корыт. Кроме того разрушению подверглись два стационарных аппарата, представлявших собой по сути дела ни что иное, как маленькие винокуренные заводики. Попутно "методом разлития" было уничтожено несколько бочек готового продукта и не поддающееся учету количество полуфабриката.
Слух о необыкновенных способностях Кулькова разнесся по городу, как лесной пожар. Дворники и ранние прохожие стали находить по утрам искореженные и побитые конструкции весьма специфического, легко узнаваемого назначения - явные приметы отчаянной паники, поразившей местных бутлегеров. Резко упала продажа сахара в магазинах, что могло пагубно отразиться на месячном плане товарооборота. Прекратились все сделки по распиловке дров, вспашке огородов, доставке навоза и ремонту квартир. Впервые в текущей пятилетке медвытрезвитель остался без клиентов, за что его начальник немедленно получил головомойку от руководства отдела. Заведующий райфо вынужден был отложить празднование своего пятидесятилетия до лучших времен. Самогонный чад, некогда висевший над городом как знаменитый лондонский смог, исчез в считанные дни. Бывший работник культуры, а ныне законченный алкоголик Костя Шкалик, за кружку пива слагавший всем желающим эпиграммы, а за стакан водки оды, сравнивал события этой достославной недели с такими памятными для города трагедиями, как набег хана Кайдана в тринадцатом веке; зверства князя Юрия Милославского в семнадцатом и провозглашение в уезде так называемой "независимой республики дезертиров", имевшее место в двадцатом году нашего века.
Кульков все чаще ловил на себе недобрые взгляды сограждан. Знакомая продавщица, швыряя ему покупки, высказалась в сердцах: "Жри, Ирод! А подумал ты, что дети мои будут жрать, если я без премии останусь?" В бане не нашлось желающих потереть Кулькову спину, а когда он, намылив голову, опрокидывал на себя шайку с горячей водой, кто-то изо всей силы запустил в него мочалкой. Из бани Кульков ушел не домывшись.
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы начальник в одно прекрасное утро вдруг не отменил все рейды. Человек тертый и многоопытный, он умел думать не только о настоящем, но и о будущем. А столь резкий скачок одного из основных отчетных показателей как раз и работал против будущего. Вышестоящие инстанции привыкли оценивать работу низовых подразделений по принципу, изложенному в известной песне: "все выше и выше, и выше-е-е..." Сколько бы самогонщиков ни выявил в этом году отдел десять или миллион - в следующем году придется выявить хотя бы на одного, да больше. Иначе сразу пойдут разговоры о "работе ниже собственных возможностей", "утрате позиций", "ослаблении активности в борьбе с правонарушениями" и так далее. Конечно, Кульков сильно выручал коллектив. Но все понимали, что он не вечен. А второго такого где возьмешь?
Заместитель начальника очень любил вызывать сотрудников к себе в кабинет. "На ковер", так сказать. И не только любил, но и умел. Приглашение никогда не передавалось непосредственно, а только через дежурного по отделу. Дата назначалась заранее - пусть бедолага поломает головушку, помучается, стараясь вспомнить, чем это он таким провинился. (А в том, что грешки водятся за каждым, заместитель не сомневался). Время всегда выбиралось самое неудобное - поздний вечер, выходной день, обеденный перерыв. Скрупулезно следя за точностью явки подчиненных, он никого из них не принимал сразу, а предварительно мариновал в приемной. Кулькову в этом смысле еще повезло: назначено ему было на восемь утра, а аудиенция началась уже в половине девятого.
- Скажи, Кульков, только честно - ты употребляешь? - хмуро спросил заместитель и щелкнул себя указательным пальцем по сонной артерии.
- Ни-ни... Мне сейчас что водка, что керосин, одинаково. Даже притронуться противно.
