Сэмюель Дилэни - Время как спираль из полудрагоценных камней
Отчего же возникло сообщество Певцов, почему они появились практически во всех крупных городах Солнечной системы? Некоторые считают это спонтанной реакцией на воздействие вездесущих средств массовой информации. От радио, газет и стереовидения просто некуда стало деться: они отучили людей самостоятельно оценивать события. (В самом деле, кто сейчас ходит на спортивные состязания или политические собрания без миниатюрного приемника в ухе, дабы не усомниться в том, что происходящее у него на глазах — не плод воображения?)
Раньше Певцом мог назваться любой желающий, а от публики зависело: признать его таковым или поднять на смех. Затем сама собой установилась неофициальная квота, и теперь, если возникает вакансия, Певцы сами решают, кого им принять в свои ряды. Кандидату, помимо поэтического и актерского талантов, необходимо обаяние, чтобы не пропасть в паутине общественного мнения, куда немедленно попадает новоизбранный. Ястреб, прежде чем стать Певцом, приобрел некоторую известность благодаря книге стихов, которую опубликовал в возрасте пятнадцати лет. Он гастролировал, читал стихи в университетах, но к моменту нашего знакомства в Центральном парке (я тогда гостил в городе тридцатый день; в Центральной библиотеке можно найти просто потрясающие книги) еще не успел прославиться и был весьма удивлен тем, что мне знакомо его имя. Ястребу только-только стукнуло шестнадцать, а через четыре дня ему предстояло стать Певцом (о чем его уже предупредили). Мы до утренней зари просидели на берегу озера, и Ястреб маялся, не зная, соглашаться или нет — ведь что ни говори, Певцу не столько нужен талант стихотворца, сколько актера. Но в списке его будущих коллег числились портовый грузчик, двое университетских профессоров, наследница миллионов Силитакса и как минимум две личности с весьма сомнительным прошлым, которое даже падкая на сенсации Рекламная Машина согласилась не освещать. Каким бы ни было происхождение «живых легенд», все они пели. Пели о любви, смерти, смене времен года, общественных классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими и малыми толпами, пели для одинокого портового грузчика, бредущего домой, пели на улочках трущоб, в лимузинах членов аристократических клубов, в вагонах пассажирских поездов, в прекрасных садах на крышах Двенадцати Башен; пели на званых вечерах Алексиса Спиннеля. Но воспроизведение их песен с помощью технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом, а я уважаю закон, насколько это может позволить моя профессия, и потому вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.
Певцы умолкли, открыли глаза и огляделись. На лицах у них — не то смущение, не то высокомерие.
Ястреб взирал на друзей с восторгом, Эдна вежливо улыбалась. Мои губы расползлись в улыбке, от которой невозможно удержаться, когда ты тронут до глубины души и испытал огромное удовольствие. Да, Льюис и Энн спели потрясающе.
К Алексу вернулось дыхание. Окинув гостей гордым взглядом, он нажал кнопку. Автобар загудел, кроша лед. Никто не аплодировал, одобрение выражалось лишь кивками и перешептыванием. Регина Эйболафия подошла к Льюису и что-то сказала. Я навострил уши, но в этот момент Алекс ткнулся в мой локоть бокалом.
— Ой, простите…
Я взял саквояж в другую руку и, улыбаясь, принял бокал. Сенатор Эйболафия вернулась на прежнее место, а Певцы взялись за руки и застенчиво посмотрели друг на друга. И сели.
Гости разбрелись по роще и саду. Я стоял в одиночестве среди деревьев на сухом каменистом дне пруда и слушал музыку: канон а де Лассуса в двух частях, введенный в программу аудиогенераторов. (Помните, в последнем номере одного из литературно-художественных журналов утверждалось, что иначе невозможно избавиться от ощущения тактовых черт, которое выработалось у музыкантов за последние пять столетий?) Внизу, под пластмассовой кровлей, переплетались и вытягивались светящиеся линии сложного рисунка.
— Прошу прощения…
Я обернулся и увидел Алекса. На сей раз у него не было ни бокала со спиртным, ни представления, куда девать руки. Он нервничал.
— Наш общий друг намекнул, что вы… можете мне кое-что предложить.
Я поднял было саквояж, но ладонь Алекса оторвалась от уха (куда переместилась, коснувшись пояса, воротника и прически) и сделала предостерегающий жест. Ох уж мне эти нувориши…
— Не затрудняйтесь, мне ни к чему пока смотреть. Думаю, будет лучше, если я вообще останусь в стороне. Я бы охотно приобрел ваши вещи, если Ястреб не переусердствовал, расхваливая их, но теперь ими заинтересовался один из моих гостей.
Слова Алекса показались мне странными.
— Я знаю, вам это кажется странным, — продолжал он, — но, думаю, мое предложение покажется вам любопытным, поскольку сулит немалую выгоду. Видите ли, я коллекционирую оригинальные жанровые картины и мог бы предложить за ваш товар цену вещей, которые получил бы за него в обмен, то есть, цену картин. А поскольку ваш товар — особого свойства, мне бы пришлось предельно сузить круг лиц, с которыми можно договориться насчет обмена.
Я кивнул.
— Зато у моего гостя не возникнет подобных проблем.
— Вы не могли бы назвать его имя?
— Я спросил у Ястреба, кто вы такой. Он убедил меня, что задавать подобные вопросы крайне неблагоразумно. Пожалуй, столь же неблагоразумно называть имя моего гостя. — Он улыбнулся и добавил со значением: — А благоразумие — это топливо, на котором работает социальная машина. Не правда ли, мистер Харви Кодвэйлитер-Эриксон?
Я никогда не был Харви Кодвэйлитер-Эриксоном, но Ястреб слыл великим выдумщиком. Тут мне в голову пришла еще одна мысль, а именно: Кодвэйлитер-Эриксоны — семья вольфрамовых магнатов, живущая в Титисе на Тритоне. Да, недаром газеты и журналы хвалят моего приятеля за изобретательность.
— Надеюсь, вы все-таки забудете еще раз о благоразумии и откроете, кто ваш таинственный гость.
— Так и быть, — уступил Алекс с улыбкой кота, закусившего канарейкой. — Мы с Ястребом сошлись во мнении, что наибольший интерес ваши вещи, — он указал на саквояж, — должны вызвать у Ястреба.
Я сдвинул брови к переносице. В голову полезли тревожные мысли, которые я выскажу чуть позже.
— У Ястреба?
Алекс кивнул.
— Вы не попросите нашего общего друга подойти сюда?
— Отчего же. — Алекс поклонился и отошел. Примерно через минуту появился Ястреб. Увидев мое хмурое лицо, он перестал улыбаться.
— М-м-м-м… — начал я.
Он вопросительно склонил голову набок. Я потер подбородок суставом согнутого пальца.
— Скажи-ка, Ястреб, ты слышал о Специальных службах?
