Йен Уотсон - Книга Звезд
— О! — Кроме прически у них было мало общего. — Ты хочешь сказать, что он твой брат в прямом смысле?
Молодой человек удивленно уставился на меня: — А как же еще?
— Ну… может, в том смысле, что мужчина становится твоим братом, если разделяет твои чувства в отношении мужчин и женщин. Может быть, — пошутила я, — вы носите конский хвост в знак солидарности друг с другом?
Зрители на нашем ряду встали, собираясь идти к выходу, но молодой человек, положив руку на соседнее кресло, не дал мне уйти.
— Подожди, — сказал он. Людям пришлось пробираться через весь ряд к противоположному проходу. — Все правильно, — сказал он, — мы все так носим волосы. Очень многие мужчины в Андаджи носят конский хвост. У нас там образовалась маленькая колония художников.
— У меня тоже был брат, — с глупым видом сказала я.
— Удивительно. Это значит, что теперь ты моя сестра?
— Дарио ведь презирает женщин? А ты? Идешь у него на поводу только потому, что он талантлив? А у тебя есть талант?
Молодой человек пожал плечами:
— Я пишу картины.
— Какие картины?
— Гусиные яйца. Я изображаю обнаженные фигуры на скорлупе гусиных яиц, после того как я их разбиваю и делаю из них омлет. Они очень эротичны. Каждое яйцо — это мир мужчин и мальчиков. Если картина мне не нравится, я бросаю ее на пол и танцую на ней. Мне нравится хрупкость яиц, она притягивает меня. Их так легко раздавить. — (Я не могла понять, шутит он или нет.) — Яйца — это вызов тем городским мужчинам, которые предпочитают женщин. Они считают их такими возбуждающими, такими умными, ну просто откуда что берется. Один мой друг показал мне тебя, когда я был в городе прошлый раз. Ты вернула течение, будь оно неладно.
— Будь оно неладно, вот как? И сколько же таких замечательных парней хотят, чтобы я довела Червя до самого океана?
— Они мужчины-женщины. Ненатуральные мужчины.
— А твой Дарио — натуральный мужчина?
— Издеваешься над моим братом, да?
— Вовсе нет. Просто его произведение вызвало у меня смешанные чувства, только и всего.
— Потому что ты его не поняла. Ни одна женщина не сможет его понять, потому что женщины живут в других условиях.
— Послушай, мне тебя жаль.
— У себя в Андаджи мы не нуждаемся в жалости.
— Прости.
— И в твоем женском прощении тоже.
— Тогда я уж и не знаю, что предложить.
— Человек, который может что-то предложить, — это угнетатель, леди. Нам не нужны предложения от женщин. И еще меньше нужны они сами. Мужчина может прекрасно любить мужчину. Мы с Дарио любим мужчин.
— И завязываете друг другу хвосты? Прости, это я так. — Я подумала о Тэме. — Если ты говоришь правду, то вас очень мало, брат великого Дарио! Честно говоря, если бы мир был немного другим, ты, может быть, относился бы к мужчинам совсем иначе.
Он покачал головой:
— Ты не понимаешь.
К этому времени зал уже опустел. Я оттолкнула руку молодого человека и встала.
— Тогда можно считать, что я зря потратила деньги на билет. Но скажи честно, сколько людей в зале поняли истинный смысл «Птиц»?
— Возможно, немного, — согласился он. — Только те, кто из Андаджи. Те из нас, кто понимает определенные знаки. Другие все видят иначе. Искусство. Веселую игру.
— Тогда мне кажется, что я все поняла. Еще до того, как ты потыкал меня туда носом, дружок. Потому что я уже знакома с вашей проблемой.
— У нас нет никаких проблем.
— Я думаю, брат великого Дарио, что твой самый страшный враг — это ты сам. Какой стыд, что ты не можешь писать на яйцах еще и гусаков! Как жаль, что гусаки не несутся. Впрочем, я не сержусь, хоть ты и стараешься изо всех сил испортить мне впечатление от… от замечательного представления, потому что ты меня узнал. Так что до свидания. Будь счастлив, если сможешь. — И я ушла, хотя в душе у меня оставался какой-то горький осадок, пока я шла к дому ткача.
Андаджи оказалась таким неприятным местом, хотя населяющие ее художники, которые любили друг друга, несомненно, считали, что живут Чистой, свободной и строгой жизнью. Неудивительно, что вся эта компания с Дарио во главе не стала жить в Аладалии. Это был слишком щедрый, слишком богатый город.
Через неделю на борту одной каравеллы я прибыла в Веррино.
Со стороны реки Веррино казался таким же, как прежде, — на первый взгляд. (На севере и юге уже стояли новые сигнальные башни взамен старых, сожженных.) Но когда я сошла на берег, то повсюду увидела раны, оставленные войной.
Город стал просто жалок. Разбитые окна. Пешеходные мостики либо разрушены, либо сожжены, из-за чего приходится ходить в обход. Терракотовые вазы с фуксиями разбиты вдребезги. Многие дома превращены в груду камней или пепелище.
Но хуже всего дело обстояло с населением. Жители Веррино больше не проносились мимо, щебеча, словно обезьянки. Теперь они тихонько шмыгали по углам. Многие из них явно пострадали от голода и даже болезней, а в винных кабачках было полно пьяных — большей частью солдат из Джангали, набравшихся низкосортного вина. В самом деле, теперь, казалось, сорта никого не интересовали. Куда же делись прекрасные вина Веррино? Спрятаны? Разграблены Сыновьями? Возможно, жители Джангали находили эти вина слишком тонкими на вкус. Солдатам хотелось чего-то покрепче, что напоминало бы им их любимого «джека из джунглей». А может, в эти дни чудесные вина Веррино были вообще никому не нужны? Пьяные джеки вели себя вполне миролюбиво, но все же казались какими-то потерянными, словно подвыпившие привидения, что пытаются заглушить тоску по потерянному навсегда миру. В городе было довольно много народу, и вместе с тем он казался странно безлюдным, словно жители больше не верили в свой город, хотя и делали для него все, что могли.
Многие были ранены: оторванные пальцы, страшные рваные рубцы, шрамы, у того нет глаза, у этого выбиты зубы, ожоги. Мне попалась девочка, голая по пояс, с гноящейся язвой на спине. Может быть, ее рану залечит свежий воздух; может быть. Кругом валялись кучи мусора: тряпки, остатки рыбы, даже высохшие человеческие экскременты. О да, эти Сыновья действительно превратили Веррино в прекрасную копию одной из боковых улочек в своих городах! Я смотрела, как по одной из улиц медленно двигалась похоронная процессия. Стояла полная тишина, не было слышно даже тихого плача. Покойник лежал под грязным покрывалом на носилках из грубо сколоченных досок.
В тот день я с трудом пробиралась по городу там, где раньше пробегала вприпрыжку. Дважды я теряла дорогу, потому что не знала, где нахожусь. Наконец я добралась до Шпиля, который, по крайней мере, казался целым и невредимым и так же возвышался над городом, величественный и суровый.
