А Шаров - Остров Пирроу
Родригос покачал головой, поморщился, словно от сильнейшей головной боли, и скрылся в помещении таможни.
Набережная Магнолий ограничена слева невысоким мраморным парапетом. За ним открываются отлогие пляжи, покрытые золотистым песком, и дальше, за кромкой прибоя, спокойное море, зеленовато-синее в этот ранний час, чуть подкрашенное розовым. А справа, за шпалерами магнолий, пальм и платанов, в некотором отдалении друг от друга возвышаются отели: стекло, бетонные плоскости, веранды под цветными тентами, дикий виноград, поднимающийся по стенам.
Джентльмен с бакенбардами шел не торопясь, зорко глядя по сторонам. Время от времени по мраморным ступеням сбегали к пляжам стройные девушки в модных купальниках под развевающимися халатиками. Человек с бакенбардами провожал девушек продолжительным, почти отеческим взглядом.
Между тем время шло, пассажиры лайнера сворачивали один за другим в ближние отели, и человек с бакенбардами вдруг заметил, что остался совершенно один на широком проспекте, затененном пальмами. Улыбка сошла с его лица. Он вытянулся, как бы вырос, решительно свернул в узкий переулок, остановился перед невзрачным одноэтажным коттеджем с крошечной вывеской "Пансион мадам Мартинес" и, распахнув дверь, подошел к конторке, за которой сидела сама хозяйка - полная женщина, в нестаром, еще миловидном лице которой угадывались доброта и спокойствие.
- Номер! - коротко бросил человек с бакенбардами.
- К величайшему сожалению, синьор, - не поднимая головы, мягким грудным голосом отозвалась хозяйка, - все двенадцать номеров моего маленького заведения уже заняты.
- Тогда мне придется взять номер тринадцатый, - резко и быстро проговорил человек с бакенбардами. - Ничего, я лишен предрассудков. Пишите: Жан Жаке, негоциант из Манилы. Поторапливайтесь, синьора. Готово? Теперь проводите меня...
- Не знаю почему, но я механически выполнила все требования странного клиента, - вспоминала впоследствии синьора Мартинес. - Я записала продиктованное имя и пошла впереди по коридору, знакомому мне каждой щелочкой паркета и каждой царапиной на стенах вот уже двадцать лет, с тех пор как мой бедный муж безвременно погрузился в океанские волны и я вынуждена была открыть пансион. Я сделала сто семнадцать шагов, то есть прошла весь коридор, остановилась и уже хотела сказать: "Вот видите, синьор, к сожалению, я располагаю только двенадцатью номерами", - но взглянула и промолчала. Рядом с дверью номера двенадцатого, обитой тисненой голубой кожей, я увидела еще одну дверь, грубого черно-красного цвета, с эмалированной табличкой, где значился номер 13.
Я чуть не потеряла сознание от потрясения, вызванного необъяснимым явлением, - ведь я только женщина, и женщина слабая, подверженная мигреням и обморокам, особенно после кончины бедного моего супруга, покоящегося без святого причастия на дне океана, - но синьор, назвавший себя Жаном Жаке, грубо прикрикнул: "Отворяйте номер! Живо!" Я вынуждена была выполнить его приказание, тем более что обнаружила у себя в правой руке ключ, который я не захватила и не могла захватить в конторке.
Войдя вместе со мной в комнату - внутри она отличалась от других помещений пансионата только той же грубой черно-красной расцветкой стен, Жан Жаке стал раздеваться, не обращая внимания на стыдливость, свойственную каждой особе женского пола, особенно вдовам.
Я отвернулась. Мне вдруг показалось, что от черно-красных стен веет жаром, у меня даже мелькнуло опасение: не начался ли пожар? Впоследствии доктор Базиль Бернардо, врач, пользующий меня, объяснил, что ощущение, будто тебя окунули в чан с варом, возникает из-за расстройства вегетативной нервной системы, вызванного выпавшими на мою долю испытаниями. Затем я почувствовала будто ледяной компресс на сердце.
- Виски! - сказал странный постоялец.
- С содовой? - спросила я.
- Чистое! - ответил он.
Когда я вернулась в номер, синьор лежал на кровати раздетый, только в спортивных трусах, белых с черно-красной каймой, и в белых туфлях с черными лакированными носками.
- Не удобнее ли синьору сбросить обувь? - спросила я.
- Нет, синьору это было бы крайне неудобно, - с неуместным смехом ответил он.
Я пожала плечами и вышла. Через час он появился перед конторкой свежевыбритый, в отлично отглаженном летнем чесучовом костюме с черновато-красной гвоздикой в петлице. Букет таких же гвоздик он протянул мне. Я приняла подарок: хозяйка, особенно если она бедная вдова, должна быть предупредительна с постояльцами.
Перебивая мадам Мартинес, которая охотно и со всеми подробностями делилась воспоминаниями, я спросил:
- Заметили вы в нем нечто _роковое_?
- В Жане Жаке? О нет. Сперва, правда, он показался, грубоватым, но потом, очень скоро... Даже сейчас я повторю, что он производил чарующее впечатление, живо напоминая покойного супруга, когда тот...
- Значит, вы утверждаете, что ничего рокового в нем но было?
- Решительно ничего. Скорее в нем было _нечто_, заставляющее подчиняться. И подчиняться охотно. Когда, протянув гвоздики, он сказал: "Синьора, вы окажете честь проводить меня к источникам", - я сразу поднялась и пошла, даже не вызвав горничную, обычно меня заменяющую. Просто поднялась и пошла.
- По дороге он с вами говорил?
- Ну разумеется. Всякий милый вздор. Впрочем... одна или две фразы запомнились мне. Когда мы вышли на бульвар Плистерона, Жаке взял меня под руку... От его прикосновения осталось ощущение одновременно ледяного и раскаленного. Он взял меня под руку и сказал: "Прелестная синьора, две точки налицо: MB и Плистерон. Что же представляет собой третья точка? Отвечайте не думая". - "Камни?!" - не знаю почему, вырвалось у меня. "Камни?! - повторил он улыбаясь. - Ну, конечно, вы совершенно правы. Вы гениальны, синьора. Ваш пансионат процветал бы и _там_ не меньше, чем тут. Мы еще встретимся _там_". А затем он вдруг исчез, словно растворился в воздухе. Не зная, что подумать, я продолжала идти дальше по бульвару и на площади снова увидела Жаке. Он стоял у первого бассейна, рядом с золотой статуей Плистерона, и пил из кружки MB.
6
Приходится прервать дышащие искренностью показания синьоры Мартинес, чтобы по личным воспоминаниям, мемуарам современников и официальным документам хотя бы бегло изобразить, как жило в то время Независимое Президентство в целом, а также его столица - город Пирроу, и особенно средоточие, сердце столицы - пирроуские бульвары.
Еще недавно город нес на себе отпечаток патриархальности, даже известного провинциализма. На бульварах, среди прекрасных, самого современного стиля зданий порой можно было встретить туземца с кольцом из слоновой кости в носу, серьгами из костей акулы в мочках ушей и копьем и луком в руках. Приезжие в те времена составляли однородную массу больных "желтяков", если прибегнуть к возникшему в то время словообразованию. Пожилые джентльмены, мосье, синьоры, прибывшие из разных уголков мира, желтые от недуга, сгорбленные болезнями, вели размеренный образ жизни. Отдыхая после процедур на бульварах, они беседовали о различного вида камнях и о прихотливом течении болезни. Избавившись от камня, больной, не скрывая радости, спешил поделиться отрадной новостью со знакомыми и незнакомцами. "Вы только подумайте, маленький черный камушек, обкатанный, как прибрежная галька!" Все это придавало говору, постоянно звучащему на бульварах, трогательную детскость, объединяло "желтяков" братскими узами.
