Юрий Петухов - Приключения, Фантастика 1992 № 4-5
— Чего — Марта.? — не поняла русоволосая.
— Где она?
— Тут.
— Тоже висит?
— А как же! Тут все висят! Но я никого не вижу из них, только слышу, понял? Нам разрешают переговариваться, болтать о том о сем. Мы уже дней десять болтаем…
— Сколько? — удивился Иван.
— А ты думал! Я все ждала поначалу, а потом рукой махнула — все равно не придешь… а ты вот пришел. Странно!
Иван запутался окончательно, во всех смыслах. Но самое главное, он был опутан паутиной, и даже сам себе теперь казался каким-то коконом. Но вырываться он не переставал, все напрягал мышцы, изгибался, пытался присесть, вытянуть ноги или хотя бы одну. И все же мучило любопытство. Он обязан был знать все!
— А почему нулевое время, что за бред?! — крикнул он сквозь липкую маску паутины, налипшей на лицо.
— Они умеют находить точки в Пространстве, где время не движется и можно жить вечно, понял? Так Марта говорила. Она от других слыхала. Я не знаю, может, и врут, но так говорят, поди проверь. Эти точки только в Невидимом спектре и только на пересечении квазиярусов, понял?
— Не понял! — сознался Иван. — Но все равно говори! Хоть перед смертью узнать, в какое дерьмо вляпался!
— А что с тобой?!
— Ты совсем дура! Неужто не слышала, я сто раз тебе говорю — тут паутина, я погибаю уже, понятно! А еще болото! Ну да неважно, говори! Мне все равно не поможешь.
Иван был уже опутан по рукам и ногам, не мог пошевельнуть даже крайним пальцем, кончиком пальца.
Лана отозвалась сразу:
— Стой спокойно, дурень! Это же самый обычный фильтр! Не соображаешь, что ли?!
— Ты много соображаешь! — выкрикнул Иван. — Чем ругаться, лучше напоследок скажи мне что-нибудь ласковое, доброе, ведь я же тебя… люблю, нет уже, любил, точно, любил, все прощай!
Лана опять долго молчала. Потом сказала тихо, голос ее дрожал:
— Ладно уж, нужна мне любовь эдакой трехглазой образины! Много о себе думаешь! — слова были недобрыми, а голос нежным и взволнованным, видно, думала она совсем иное, чем говорила.
— Прощай!
— Да помолчи немного! Пойми, под ногами у тебя не болото никакое, не трясина, а фильтр — к нам нельзя без фильтра, инфекцию занесешь! А через этот фильтр тебя протянет и все будет в порядочке, стерильным станешь, все сам увидишь.
У Ивана слабеньким птенчиком трепыхнулась в груди надежда.
— Правда-а? — жалобно взмолил он.
— Так говорят, вон и Марта…
— Да хватит уже про нее!
Иван чувствовал, что его затягивает все глубже, но и не пытался сопротивляться. Теперь он верил, точнее, он был готов верить во что угодно, хоть в чудо, хоть в сказки.
— Вот ты перебиваешь все время, а сам не слушаешь, — рассерженно продолжила русоволосая. — У них очень мало земных женщин, понял! Потому и делают все, что только можно, потому и в эти ярусы специально подвешивают, вечную жизнь дают, берегут как зеницу ока, понял? Потому и ублажают, и кормят, и поят, и все, чего душе потребуется…
— Да не потому! — взвыл Иван. — Ты же сама знаешь, не потому!
— Ну и что, — вдруг резко ответила Лана, — ну и что?! У них народ древнейший, миллионы, лет цивилизаций, многие вырождаются, перестают давать потомство, да почти все, чего там! А ты бы чего стал на их месте делать, а? Вымирать, что ли? Нет уж, не захотел бы вымирать! Вот и они не хотят! Они наших подвешивают, чего-то там делают — и только давай, в ускоренном режиме, сотнями, тысячами зародышей выдают, успевай выносить да в инкубаторы помещать для выращивания! Вот так! Ивана захлестнуло мутной волной ярости.
— И ты-ы?! — прохрипел он, погрузившись в вязкое болото по плечи.
— А что я — особенная?! Тут все одинаковые! И все говорят, совсем не больно, даже не чувствуешь ничего, наоборот, висишь и наслаждаешься вечной житухой, а там все само собой идет. Вот так, они умеют!
— Ты спятила! Ты с ума сошла на этой чертовой планете или как ее там, ты просто ненормальная! — Ивана прорвало. Вязкая трясина подступала к подбородку, и он задирал его вверх, чтобы не захлебнуться. — Неужели и ты…
— Меня пока готовят только. Тут много всяких стадий, понял? И там в садике — это тоже стадия, им надо, чтоб каждая сама созрела, вот ведь как! И Марту не силком увели, эта толстуха все врала, Марта сама напросилась, вот и увели, она созрела, и я сама к ним приползла, сама, хоть и с твоей помощью… А теперь чего же, я не знаю! И мне хочется жить вечно! Какая разница — здесь, там, еще где… Тут я всех переживу, тут просто рай, так все приятно и хорошо, будто все время в теплой ванне с чем-то нежным, ароматным. И совсем не скучно, ни капельки! Вот меня подготовят, и я тоже начну испытывать блаженство, как Марта, как все они!
— Молчи!
Это было последнее слово Ивана. Его затянуло с головой. Он начал задыхаться. Но по-настоящему испугаться не успел — его вдруг выдернуло непонятной силой из трясины и бросило на что-то мягкое и раскачивающееся, напоминавшее гамак.
Прямо перед Иваном висел огромный мохнатый шар. Шар был судя по всему живым, он поводил боками, вздрагивал. Иван спрыгнул с гамака, задрал голову — и не поверил глазам, своим. Шар вытягивался кверху грушей, и под самыми сводами, на высоте пяти или шести метров, заканчивался патлатой и неухоженной головкой с сонными покрасневшими глазками. Почти от самой головы, из-под волос торчали тонюсенькие ручки. Они нервно теребили что-то невидимое, поблескивающие ноготки отражали тусклый синеватый свет. И весь этот гигантский шар-груша висел в почти совершенно прозрачной сети, которую Иван поначалу и не приметил, висел на сложной системе крючьев-шарниров, переплетающихся гибких шлангов, трубочек и прочих непонятных приспособлениях. Но то, что живой шар-груша составляет единое целое с патлатой и сонной головой, Иван сообразил сразу. Это было невероятно, но это было фактом.
— Чего тебе — тут надо, слизняк? — вопросила женская голова как-то вяло.
— Ничего! — огрызнулся Иван. Ему не понравилось, что и такое вот существо называет его слизняком, будто издеваясь не только над ним, но над самим здравым смыслом. Но все же он заставил себя выдавить два слова: — Ты кто?
Шар-груша вздрогнул, заколыхался.
— Я — Марта, — донеслось сверху. — Вечная Марта. А ты — ничтожный и жалкий слизняк, приползший оттуда, я тебя распознала.
— Не слушай ее! — вдруг прозвучал громкий голос русоволосой. — Не слушай! Иди ко мне!
Иван завертел головой, но ничего не смог увидеть.
— Где ты?
Его взгляд случайно упал на какой-то морщинисто-слизистый хобот в полметра шириной, выходивший снизу из шара. Иван пригляделся. Хобот стлался по полу извивистыми кольцами и пропадал в стене. Иван подошел к ней. И только тогда увидал — никакая это не стена! То, что он принял за зеленоватую стену, было на самом деле толстенным стеклом огромного аквариума-резервуара, заполненного зеленой жидкостью. Он даже вспомнил аквариум в кабинете Толика Реброва, там, на Земле, вспомнил его чистую прозрачную воду, свирепых обитателей… Но здесь все было иначе — вода была мутной, да и вода ли это была? А в ней плавали тысячи, если не десятки тысяч, тоже зелененьких и тоже полупрозрачных головастиков. Они сновали и вверх и вниз, в самом беспорядочной, броуновском движении. Конец хобота, проходившего сквозь черное упругое кольцо внутрь аквариума, лежал на самом дне, из его отверстия при каждом содрогании шара-груши вырывалась стайка совсем крохотных, почти не различимых головастиков.
