Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии
А у меня целых четыре градусника — ртутных, медицинских. На себе проверял работают отлично. Получается, дефицит телесной теплоты у местных.
Я посмотрел на свои записи. Карточка амбулаторного больного. Фамилию свою он мне назвал, а возраст не сумел. С пятьдесят второго, мол, а сколько сейчас — не знает. Жалобы — хряшки болят. Что за хряшки? Может, по-иностранному? Получилось нечто угро-финское: hrjashkee.
Вообще, ни с кем из взрослых я разговаривать не мог. Не понимаю ничего, мычание, невнятицу, винегрет. Мать и мать одна. Внутренняя эмиграция, право.
Я подошел к шкафчику и в очередной раз подивился пустоте полок. Обычно хоть какие-нибудь карточки хранятся, участников войны со звездой, детей, допризывников, а мне в наследство не осталось ничего, кроме старых газет, которыми выстланы полки, газет трехкопеечной поры, с пусками прокатных станов, портретами доярок и комбайнеров, хорошими вестями из братских стран и плохими их небратских, а на сладкое — погода на курортах страны: Юрмала, Ялта, Гагры…
Я положил на полку новые, тощие карточки, положил трепетно, как денежки в сберкассу, растите, проценты, большие-пребольшие. Глядишь, тоже сгинут, и вспоминать неловко будет — какие карточки, какие вклады? В Москве, понимаешь, стройка стоит, а вы о пустяках.
Я притворил шкаф, рассохшая фанерная дверца нехотя встала на место. Разве отгородишься такой дверью? Давеча я собирался в библиотеку, да прособирался. Скоро начну буквы забывать. Сначала шипящие, потом настанет черед тяжелой буквы «Ы», остальных хватит на год, полтора.
Иду срочно, сейчас. Бархоткой провел по туфлям, руки сполоснул в рукомойнике, очаг культуры, чай, и — вперед, в контору, в библиотеку.
Библиотека, о! Моя библиотека. Зал, высокие стены, пятнадцать футов (в моей библиотеке счет идет на футы: во-первых, стиль, а во-вторых, в футах выше получается) обшиты дубом. Книги в кожаных переплетах, полки под потолок, стремянка на колесиках, галерея, камин и дворецкий. Сэр, леди Винтер просит принять ее. Зовите, Патрик, и подайте нам глинтвейна, сегодня ветер с Атлантики на редкость промозглый. Да, сэр, если позволите — невероятно промозглый.
На второй чаше глинтвейна, когда леди Винтер совсем было решилась поведать мне свои печали, я добрался до конторы.
Добрался вовремя. Уроки кончились, классная комната пуста, за соседней дверью кто-то перекладывал бумаги.
Учитель стоял у стола, наклеивая на матерчатую подложку белые листы.
— По местам боевой славы? — я разглядел, что это топографическая карта, вернее, блеклая светокопия.
— Почти. Внеклассная работа по краеведению. Половина детей читать толком не может, но стараемся, стараемся…
— Не могут читать?
— Спецшкола. Для отстающих в развитии.
— Неужели все отстают?
— Конечно, нет. Кто побойчее — в интернат отослали, в область. Остаются бесперспективные. Это их определение, не мое.
— Кого — их?
— Тех, — он кисточкой указал на потолок.
— Да… Мне, собственно, книжечку какую-нибудь почитать.
— Прекрасно, — он завел меня за шкаф, где, отгорожено от остальной комнаты, стояли невысокие, по грудь, книжные стеллажи. — Тысяча триста одиннадцать книг и брошюр. Выбирайте, я сейчас.
Я провел пальцем по корешкам. До, ре, ми, и так восемь октав, затем повторил. Наощупь приятнее всех показался господин Боборыкин, его я и вытащил.
— Вадим Валентинович! — но никто не отозвался. Ушел учитель, бросил меня, оставил и карту, и клейстер. Я принюхался.
На картофельном крахмале.
Хозяин не шел. Жили-были мама и три дочки. Мама дочкам всегда наказывала: без нее в большую комнату не ходить ни за что. Ушла она как-то, а в большой комнате пианино заиграло, там пианино стояло. Старшая девочки и говорит, надо, мол, посмотреть, и в ту комнату зашла. Пианино минуту помолчало, а потом опять заиграло, весело, быстро. Средняя дочь тоже не утерпела, снова пианино чуть-чуть помолчало и заиграло пуще прежнего. Тогда младшенькая вышла на улицу, подошла к окну, они в полуподвале жили, заглянула и видит сестры ее лежат на полу задушенные, а на пианино играет черная-черная рука.
Детская страшилка меня не образумила. Я пошел искать учителя.
Никакой музыки, зато в классной комнате тихий, но яростный шум.
Я открыл дверь. В. В. сидел за столом, а рядом два удальца что-то доказывали друг другу.
— Об чем ссора? — я подошел ближе.
— Пустяки, Петр Иванович. Извините, заставил ждать, — учитель поднялся навстречу.
— Ничего, ничего. Будем знакомы, — я протянул руку ученикам. — Петр Иванович, ваш доктор. А вы кто?
— Филипп, с двумя пэ, — смело ответил одни, другой же спрятался за В.В.
С двумя жить можно, с тремя тяжело. Впрочем, два грамма спектиномицина — и полный порядок.
На столе лежала зажигалка — так мне показалось. Конфузливый попытался ее убрать, но неловко, она покатилась по столешнице, В.В. пытался поймать ее, но я опередил. Та еще реакция.
— Осторожно! — крикнул В.В.
— А что?
— Вдруг взорвется? Ребята притащили, в земле отковыряли. Запал гранатный или что-нибудь такое…
— Запал? Я не ветеринар, зато два года отслужил в саперной части. Нагляделся. Чуть зазевается служивый — и нет пальцев. Или глаз, — я тщательно осмотрел вещицу. — Нет, это не детонатор. И даже не зажигалка.
— А что? — не выдержал Филипп.
— Солдатский медальон, — я попытался раскрыть, развинтить его.
— Он лежал около… — начал было сконфуженный, но, ойкнув, замолчал.
Латунь хрустнула, и медальон переломился.
— Видите, не взорвался.
Из медальона выпала бумажка, сырая крохотная трубочка.
— Осторожно! — еще раз воззвал учитель.
Я расправил листок. Лиловые буквы расплылись. Химический карандаш.
— …алко…гре…— прочитал я вслух.
— Вы так стремительны, — укорил меня учитель. — Мы бы постарались сохранить медальон. Аккуратнее надо!
— А если бы это действительно оказался детонатор? — хотя стало неловко. Что на меня нашло? Пришел, увидел, поломал.
В шахматах это называют «импульсивным ходом» и наказывают матом.
— Но… — начал сконфуженный, и, дернувшись, замолчал.
Второй раз лягнул его Филипп.
Учитель положил бумажку в ящик стола. — Отошлю в криминалистическую лабораторию, там у меня знакомый есть.
— В лабораторию?
— Имя — единственное, что было своего у солдата. Если сумеем прочитать большое дело сделаем. Мы с ребятами, — он взъерошил волосы Филиппа — ведем кое-какую работенку. Больше некому.
— Опасно. Мины в земле, гранаты…
— Вот я им и твержу: найдете что случайно — сами не трогайте. Ясно?
